Главные темы выпуска:

• Седьмое Национальное сообщение по выполнению обязательств по РКИК ООН и Киотскому протоколу Российской Федерацией
• Доклад Росгидромета о климатических рисках на территории Российской Федерации
• Интервью с Ником Бриджем, Специальным представителем Министра иностранных дел Великобритании по вопросам изменения климата

ссылка: http://www.global-climate-change.ru/index.php/ru

Информационный бюллетень "Изменеие климата" №70

Глава Росгидромета Максим Яковенко занял свой пост осенью прошлого года. В интервью руководитель ведомства рассказал о глобальном изменении климата, о технологических возможностях российских метеорологов и о сложностях, с которыми они сталкиваются из-за недостатка финансирования.

«Наше отставание вычислительных мощностей значительно»

— Давайте сразу: что происходит с погодой? То летом ураганы, то на Новый год — никакого снега…

— Очередной цикл. Погода, климат — это циклическое явление.

— То есть вы тут никакой драмы не видите?

— Ну, потеплело… Причины понятны — другое дело, что в последние годы вопросы климата принимают политическую окраску. Схлестнулись развитые, среднеразвитые и малоразвитые страны: кто кого загрязняет, кто виноват в потеплении.

— Президент США Дональд Трамп решил выйти из Парижских соглашений по климату: влияние человека на климат в его окружении считают недостаточным. Так все-таки, парниковый эффект, глобальное потепление существуют?

— Потепление есть, парниковый эффект наблюдается, но чтобы дать ответ на этот вопрос, надо смотреть вглубь тысячелетий. Природный климатический цикл — не 30 лет, а десятки, сотни тысяч лет. На станции «Восток» в Антарктиде Росгидромет добурился до глубины 3,5 км и получил керны льда, которому более 400 тыс. лет. Так вот, изучая эти керны, мы установили четыре цикла длительностью по 100 тыс. лет, включавшие в себя как ледниковые периоды, так и потепления. Сегодня мы движемся в очередном цикле к пику, но чтобы сказать, каким он будет и куда мы пойдем, в сторону потепления или похолодания, нужно еще несколько сотен лет.

— А качество текущего прогноза погоды и ошибки в нем тоже связаны с тем, что погода глобально меняется?

— Нет, качество предсказаний связано, во-первых, с наблюдательной базой, с тем, как вы собираете первичную информацию. Во-вторых, с вычислительными мощностями: как вы все это быстро просчитываете. Причем считать надо по «шарику», вы не можете только по России считать. Если вы проанализируете, у кого находятся топ-500 суперкомпьютеров в мире, то на первых строчках окажутся национальные метеослужбы — такое оборудование обходится в €50–100 млн, причем иностранные метеослужбы стараются раз в два года его менять. Аналогичный компьютер появился уже и в России, мы его сейчас устанавливаем, его производительность — 1,3 петафлопса вместо нынешних 0,3. Для сравнения: у британской метеослужбы — 16 петафлопс, у швейцарцев и французов — 6, у американцев — 4, у китайцев — сейчас 4, будут ставить 8. То есть наше отставание вычислительных мощностей значительно. Ну, и в-третьих, качество зависит от прогностической модели или программы, на которой все это считается. Она должна усваивать данные, вычислять ошибки, восстанавливать пропущенные данные. Хорошая программа также стоит до €0,5 млрд.

— А где вы храните все эти данные?

— Росгидромет — один из трех мировых центров данных, и весь архив хранится в хранилищах на серверах. Основное хранилище — в Обнинске.

— Отставание связано с финансированием или с недостатком разработок?

— С финансированием и рациональностью его использования. При этом качество прогнозирования у нас на высоте, как бы ни считали некоторые: точность прогнозов у нас до 96%. А у тех, кто недоволен, хочу спросить: вы где смотрите прогнозы, у Росгидромета или у других компаний, которые на этом рынке работают? Я назвал вам три критерия — это наблюдательные сети, вычислительные мощности и программа для обработки. А теперь попросите у «Яндекса», «Гисметео» или, скажем, «Фобоса» показать их наблюдательную сеть, вычислительные мощности, прогностические модели и программы.

— Но по утрам на «Яндексе» вполне точные прогнозы…

— Сайт Гидрометцентра России meteoinfo.ru открыт для всех, можно спокойно все взять оттуда и творчески обработать.

— То есть это плагиат?

— Я не хочу говорить такое слово «плагиат», потому что в любой серьезной компании, в том же «Яндексе», работают серьезные метеорологи и прекрасные люди. Но когда мы общаемся, мы им задаем три простых вопроса о тех критериях, которые я назвал выше. И становится ясно качество прогнозов.

— А вам не обидно, когда пользуются сервисом «Яндекс.Погода» или аналогичными?

— «Левада-центр» для нас проводил исследования рынка. С 2010 года доверие к Росгидромету выросло с 54% до 76%. Так что граждане нам доверяют. Кстати, анализируя запросы, можно сказать, что пик интереса к суточному прогнозу приходится на период с семи до восьми часов утра, когда гражданин собирается на работу и решает, что надеть,— и еще гидрологические прогнозы: что будет с наводнениями, будет ли дождь, затопит ли дачный участок.

«Каждые следующие 10 см прироста травы дают погрешность в температуре в 0,1 градуса»

— В России есть целое сообщество метеорологов-любителей, которые пытаются отвечать на эти вопросы самостоятельно. Вы не планируете привлекать их к работе и собирать их наблюдения, как это делается, например, в США?

— Все эти методы взаимодействия известны, мы ведь общаемся с иностранными коллегами. Им нужно просто вовлечение, это некий маркетинговый ход, ведь на самом деле, чтобы брать от граждан показания, вы должны быть уверены, что они получены на сертифицированном и поверенном оборудовании. Должна быть система поверки этих данных, сравнение с соседними станциями и с многолетней историей наблюдений. Росгидромет существует уже 183 года, по многим станциям параметры замеряются и фиксируются с одной и той же точки шесть раз в день свыше 150 лет. Еще надо знать, в каких условиях получены показания: стандартные метеопараметры берутся на высоте 2 м от грунта, на метеоплощадке высота травы должна быть 10 см. Каждые следующие 10 см прироста травы дают погрешность в температуре в 0,1 градуса. Граждане могут прекрасно мерить и передавать показания, вопрос — как это использовать.

— В 1990-е огромное количество ваших станций были закрыты…

— «Огромное» я бы не стал говорить. Но станции закрывались. Пик развития наблюдательной сети был 1987 год, а в 1991-м раскололся Союз, и значительная часть сети у нас оказалась за пределами России. При этом пункты наблюдений — недешевое удовольствие, а у нас их только в труднодоступных районах 315. Если стандартная метеостанция в центре России обходится в 700 тыс. руб. в год, то труднодоступная может стоить до 25 млн. Когда финансирование сокращается, а расходы растут, приходится закрывать некритические объекты наблюдательной сети.

— Если все погодные аномалии — часть длительных исторических циклов, на которые мы повлиять никак не можем, то какой смысл тратить такие деньги?

— Вы не можете повлиять на циклы в тысячу, десять, сто тысяч лет, но прогнозировать и корректировать свои действия на период, допустим, до тридцати лет вы можете. Посмотрите на наших зарубежных коллег: у них сейчас огромный интерес к климатическим исследованиям. Допустим, у британской метеослужбы, которую я считаю лучшим примером для подражания, ведутся 30-летние климатические прогнозы, чтобы понять, какой уровень воды будет во внутренних водоемах в Англии, какой, соответственно, должна быть высота и ширина дамб. Нам интересно, что будет через 10–30 лет с вечной мерзлотой: у нас значительная часть страны находится в этой зоне.

«Человек сидит на уголовной ответственности и отвечает своей судьбой за прогноз»

— В авиаотрасли — разногласия: надо ли включать сбор за метеоинформацию в аэронавигационный сбор? Минтранс настаивает, что нужно, а Росавиация и ФГУП «Госкорпорация по организации воздушного движения» (ГК по ОрВД) — что нет. В итоге тариф, по которому ФГУП будет закупать у вас метеоинформацию, так и не был согласован?

— Да, решение вопроса затянулось, так как этим вопросом поручили заняться ФАС, а ФАС не ревизирует тарифы Росгидромета, считая, что Росгидромет не является субъектом естественной монополии. Но свою оценку тарифа служба дала, и сейчас мы согласовываем его с заинтересованными ведомствами.

— Вы могли бы его назвать?

— Нет, это коммерческая информация. Граждан успокаиваю: метеообеспечение авиации есть и будет.

— Но он как-то отличается от прежнего?

— Отличается. В меньшую сторону.

— И теперь ГК по ОрВД будет у вас закупать метеоинформацию?

— Да. Тем более что в 2010 году, когда система с тарифами на метеообеспечение начала меняться, в России было около 60 фирм, которые занимались метео в аэропортах. На сегодняшний день независимых от Росгидромета осталось всего несколько аэропортов, куда нам заходить неинтересно: это Норильск, Минеральные Воды, Нальчик, Грозный, Нижневартовск и еще пара северных аэропортов.

— То есть вы стали практически монополистами?

— Мы на 248 аэродромах страны работаем.

— А стоимость услуг для перевозчиков за это время возросла?

— Нет, с 2012 года она не растет. Но с 2014 года мы позиционируем себя как естественного монополиста по метеообеспечению авиации, раз де-факто так и есть. В связи с этим, во-первых, нужно вносить изменения в нормативно-правовые акты, во-вторых, должен быть документ на уровне распоряжения правительства о методике формирования тарифов и, в-третьих, должен быть регламент предоставления данной услуги.

— Как вы формируете тарифы и оцениваете свою работу?

— Смотрите, каждый из 248 аэродромов имеет свой класс, который определяет количество информации, которую мы должны предоставлять (в зависимости от нагрузки полетной, от периода работы — круглосуточно или по часам, от удаленности). Отсюда мы смотрим, сколько у нас персонала должно быть на этом аэродроме: например, если он круглосуточный — значит, три смены по восемь часов. Дальше перед нами встает вопрос: как удерживать специалистов, если сейчас у наших сотрудников зарплата в два-три раза ниже средней по субъекту РФ? Например, на сложнейшем московском авиаузле, на который приходится 60% полетов, средняя зарплата сотрудника вне авиации — 20–24 тыс., в авиационном подразделении — 41–47 тыс. руб. А теперь представьте, человек сидит на уголовной ответственности, отвечает своей судьбой за прогноз, потому что в случае каждого ЧП сразу приходят к нам, говорят, мол, метеопрогноз плохой.

Помимо расходов на зарплату, есть понимание, какое оборудование должно быть, чтобы обеспечивать полеты. Его много, и оно дорогое — мы уже замучались это всем доказывать. Потому что нужно определять не просто стандартные метеорологические параметры (температуру, влажность, давление, скорость ветра, направление ветра), но и дальность видимости, сдвиг ветра, нижний край облаков, грозопеленгацию, спутниковую и радиолокационную информацию передавать… В стандартный комплект входит около 15 видов оборудования, это около 60 млн руб. для одного аэропорта. Теперь считайте: должно быть двойное резервирование (то есть два комплекта), а там, где высокая интенсивность полетов,— три комплекта. То есть инвестиционная составляющая — это сотни миллионов только по одному объекту, а у нас их 248. Любое оборудование имеет гарантийные срок эксплуатации, затем все ремонтные работы — уже за деньги. Ежегодная обязательная поверка оборудования на один аэропорт — это свыше 1 млн руб.

С гордостью скажу, что у нас одна из лучших систем метеообслуживания в мире и наши соседи многое копируют у нас. Например, министр транспорта Японии, ознакомившись с работой аэропорта Сочи — а это один из самых сложных аэродромов в стране,— принял решение в Японии поставить такую же систему. Но чтобы оставаться на том качестве обслуживания, которое есть сейчас, нам необходим бюджет в 5,6 млрд руб. в год (только для метеообеспечения авиации.— “Ъ”).

«Американцы имеют около 3 тыс. буев. А у нас нет ни одного»

— Иностранные авиакомпании, когда летят над Россией, где закупают предполетную информацию?

— У нас. Как из аэропорта вылета, если это российский аэропорт, так и всю транзитную информацию — так называемое метео на маршруте. Четкого тарифа я вам не скажу, потому что они разные и для разных авиакомпаний, и для разных аэродромов (чем больше вылетов с этого аэродрома, тем меньше тариф). Но российские тарифы меньше, чем европейские. Если Всемирная метеорологическая организация и ИКАО рекомендуют, чтобы затраты на метео составляли 3–16% от аэропортового сбора, то в России это 0,3%.

— Могут ли иностранные авиакомпании получать эту информацию от своих служб?

— Есть некий миф, что какие-то иностранные навигационные сервисы и другие метеокомпании могут представлять такую же качественную информацию. Не могут. По одной простой причине: первичную информацию от наблюдений формируют организации Росгидромета. А у кого «первичка» — тот владеет более качественной информаций и дает более качественные прогнозы.

— Еще несколько лет назад многие региональные аэропорты, в основном в Северо-Западном федеральном округе, славились слабой работой метеослужб, притом что многие расположены в регионах с тяжелыми погодными условиями. Изменилась ли как-то ситуация?

— На сегодняшний день такой проблемы там нет. Если проведете анализ, то увидите, что до определенного момента это были независимые компании, не системы Росгидромета. Теперь фактически все северные аэродромы, авиационные метеорологические группы находятся в ведении Росгидромета.

— Минобороны в докладе о состоянии национальной безопасности РФ в области морской деятельности утверждает, что Научно-исследовательский флот ФАНО, Росгидромета и Роснедр пришел в «катастрофическое и кризисное состояние». И самая тяжелая ситуация у Росгидромета…

— Рассказываю про флот. В СССР самый крупный научно-исследовательский флот был у Гидромета. На сегодняшний день у нас осталось 19 судов, в том числе 11 научно-экспедиционных судов с неограниченным районом плавания. Они находятся в разном состоянии техническом, но все работоспособны. Самое молодое — «Академик Трешников», спущенный на воду в 2012 году и работающий в Арктике и Антарктике. Самый старый — легендарный «Сомов», 1974–1975 года постройки, он обеспечивает северный завоз по нашим метеостанциям. Каждый год мы тратим значительные средства на поддержание флота в рабочем состоянии. Об этом и доклад Минобороны: скажем, ремонт судна обходится в 200–300 млн руб. в год, в целом по системе нужно в год около 800 млн руб.

— Какие сейчас основные объекты или регионы для исследований?

— Мировой океан. Приоритет, конечно, Арктика и Антарктика. Интересны, конечно, Тихий и Атлантический океаны, но чтобы там работать, нужны другие средства. Там работается все автоматическими буями: буй сбрасывается с самолета, погружается на километр в глубину, там дрейфует дней десять, измеряет параметры океана, всплывает, измеряет параметры на границе океана и атмосферы, все сбрасывает на спутник, а затем память обнуляется, и он снова ныряет. И так два года, до смены аккумуляторов. Такой буй типа «Арго» стоит от $3,5 млн до $5 млн. Американцы имеют около 3 тыс. буев, то есть они не меньше $10 млрд вложили только в буи. А у нас нет ни одного. Мы работаем по научным программам с нашими партнерами из зарубежных стран, зарубежных метеорологических служб, поэтому в экспедиции мы в лучшие годы от 350 выставляли. Сейчас прорабатываем с рядом КБ, чтобы сделать аналогичные буи.

— А финансирование на это уже заложено?

— Не заложено, но мы разрабатываем схему частно-государственного партнерства, потому что эта продукция будет интересна другим, не только исследовательским организациям. Это оборудование будет интересно для тех же глубоководных исследований, для исследований шельфа перед прокладкой трубопроводов, для чего угодно. Потребитель будет.

— Какой бюджет необходим Росгидромету, чтобы обеспечить не только поддержку, но и развитие?

— На развитие всей системы Росгидромета надо закладывать еще минимум 25 млрд руб. в год (помимо средств на метеообеспечение авиации. Отметим, что по федеральному закону от 19 декабря 2016 года №415-ФЗ «О федеральном бюджете на 2017 год и на плановый период 2018 и 2019 годов» на обеспечение деятельности Росгидромета в 2017 году выделено 16 462,6 млн руб.— “Ъ”).

— Вы запрашивали эти средства?

— Мы запрашиваем все время, даже пытаемся с 2013 года пробивать федеральную программу «Мировой океан». У нас критическая ситуация по арктическому флоту, по исследовательскому флоту в Черном море, в Каспийском и Балтийском. Она связана с отсутствием денег. Хорошее исследовательское судно для работы на Севере стоит 15 млрд, для внутренних морей — где-то 2 млрд. Чтобы обновить флот и выполнять существующие задачи, надо сейчас шесть-семь новых судов. То есть только на флот порядка 40 млрд нужно.

— Способны ли российские верфи построить для вас эти суда?

— Способны.

— Зачем нужны исследовательские суда?

— Сейчас стандартный прогноз по метео — пять дней. Для того чтобы перейти на шесть, семь, десять дней, нужна значительная революция, для этого надо работать по границе океан—атмосфера. Надо изучать мировой океан и Север, это часть кухни погоды. 60% погоды формируется на Северном полюсе.

«В Арктике мы практически монополисты»

— Вы участвуете в разработке законопроектов по климату?

— Да, мы здесь лидирующая организация.

— Какие сейчас ключевые вопросы?

— Сейчас ключевой вопрос — что делать с Парижскими соглашениями. Обязательства Россия приняла, но если Киотский протокол подразумевал, что страны брали на себя жесткие ограничения, то Парижские соглашения предполагают добровольные обязательства. Чтобы их выполнять, надо, во-первых, взять на себя эти обязательства, во-вторых, определить комплекс мероприятий по их выполнению и мониторингу. При этом у промышленности есть свое видение, у органов власти свое, и мы уже два года это соглашение обсуждаем. В 2019 году должен быть готов документ, где все это будет прописано.

— Россия могла бы ратифицировать Парижское соглашение раньше?

— А зачем торопиться? Когда вы принимаете на себя обязательства, вы должны за них юридически отвечать. Тем более, как я сказал, этот вопрос в последнее время переходит в политическую плоскость, и если страна свои обязательства не выполняет, то это уже потеря лица на мировой арене. При этом все наши континентальные и заокеанские друзья, конечно, стремятся публично выходить на первый план по любому вопросу.

— Получается, что лидеры государств сегодня вынуждены как-то балансировать между национальными интересами и мерами по спасению мира и климата, так выходит?

— Сложно сказать. Вот, например, заявления европейцев о переходе на зеленую энергетику. Что это означает? Отказ от производства электроэнергии сначала на угле, потом на дизеле и на газе и переход на биотопливо в виде в основном ветра и солнца. Но при этом оборудование для электрогенерации с помощью нефти и газа имеет КПД 80% и отрабатывает 30–40 лет, причем под это уже создана вся инфраструктура: трансформаторы, стабилизаторы, конверторы, инверторы, чтобы передать, распределить и получить энергию. А теперь приходит альтернативная энергетика и говорит: мол, все, отключаем. Такое может позволить себе небольшая страна — например, Дания. Крупные страны — Германия, Франция, Британия, США — несмотря на политические заявления, не стремятся их реализовывать. Когда мы этой темой стали заниматься на труднодоступных станциях, мы проанализировали все циклы напряжения, выяснилось, что там каждые полсекунды-секунду меняется величина. Тучка набежала — упало, ушла — подскочило. В итоге оборудование работает на износ, а значит, надо менять всю регулирующую аппаратуру. На это уйдут годы и сотни миллиардов евро — ради непонятной цели. Между тем сегодня угольная генерация позволяет обеспечить нулевые выбросы СО2. Обратите внимание: поляки и немцы свою угольную генерацию не снижают, японцы от атомной энергетики и после Фукусимы не отказались.

— А ситуация в мире и санкционное противостояние на работу вашей службы как-то влияют? В Арктике, например?

— В Арктике мы практически монополисты. Ну хорошо, там олигополия: основная конкурентная научная работа всегда шла между американцами и Россией, где-то рядом Норвегия. На сегодняшний день в плане научных исследований американцев мы отодвинули, Норвегия пытается еще как-то присоединиться. Всего у нас свыше 60 программ сотрудничества, в том числе с Норвегией, Финляндией, Кореей, Японией, КНР. Исследования, прежде всего, касаются льда, процессов его формирования и движения, в том числе в районах морских путей, климата и наблюдения за атмосферой, и, наконец, загрязнений. Арктика интересует всех, ведь если застолбить там свое научное участие, то вы застолбите и свой приоритет, статус в этой зоне. Поэтому в рамках Арктического совета довольно много стран-наблюдателей, даже таких, как Индия.

— И политический фон не смущает?

— Все прагматика. На нас выходят те же американцы, говорят, мол, давайте будем через научные институты сотрудничать, чтобы под санкции не попасть. Но вопрос в том, нужно нам это или нет: на сегодняшний день мы лидеры научных исследований в Арктике, и нельзя это лидерство упустить.

«Генпрокуратуре хочется, чтобы все делалось и без денег»

— Возвращаясь к российской проблематике. Прокуратура РФ критиковала в том числе и сеть Росгидромета по наблюдениям за загрязнением воздуха. Насколько это обосновано?

— Это вновь денежные вопросы. Наблюдения за качеством окружающей среды: воздух, почва, вода, радиация — в Росгидромете ведутся с 1933 года. В свое время нами же были приняты регламенты, что в населенном пункте с населением свыше 100 тыс. человек должен быть пункт наблюдения за качеством воздуха, если город 500-тысячник или миллионник — их должно быть больше. Автоматическая станция контроля атмосферного воздуха стоит от 6 млн до 7 млн руб. У нас сейчас 252 города, где такая сеть должна быть полностью построена. В свое время, когда финансирование стало снижаться, мы выходили к региональным и муниципальным властям: хотите качество воздуха смотреть? Мы готовы этим управлять. С некоторыми субъектами федерации у нас такие проекты идут, но для некоторых это очень дорого. Будет финансирование — будет наблюдение. Мы в политику не играем, мы пытаемся ключевые точки в стране закрывать. В Крыму, например, в 2014 году мы проанализировали все, что происходило с наблюдательной сетью за предыдущие 20 лет (пока метеослужба крымская была в составе МЧС Украины, ситуация там стала плачевная), и включили программу по восстановлению наблюдений и анализа качества среды. Теперь метеосеть работает, мы поставили передвижную автоматическую гидрологическую станцию, через спутник мы меряем фактически качество воды по побережью, в этом году мы запустили шесть постов автоматического контроля качества воздуха в крупных городах, и сейчас, в декабре, поставили и смонтировали систему контроля радиационной обстановки.

— Что с этого крымчанам?

— Теперь можно спокойно увидеть, где какое качество воздуха и воды.

— Хорошо, станции обновляются, в Крыму вы создали сеть практически заново, но вот у Генпрокуратуры речь шла о том, что часть веществ не отслеживается, в том числе диоксины. Сейчас для многих регионов остро стоит вопрос мусоросжигательных заводов, и люди начинают интересоваться, будут ли там диоксины.

— Из 246 загрязняющих веществ, которые утвердило правительство, мы готовы мерить любое. Скажите, в каком субъекте что мерить. Во всем мире есть стандартная практика: допустим, 16 веществ меряет федеральный уровень, 40 веществ — региональный и 300 — муниципалы. А у нас их на федеральном уровне 246. Диоксины — без проблем. Поймаем, отловим, смониторим.

— В Москве и области отслеживаются диоксины?

— В свое время это было передано Мосэкомониторингу, который находится в ведении правительства Москвы.

— А в Московской области?

— Отслеживается, когда надо. Мы делаем маршрутные измерения: это не стационарная сеть, а маршрутная — объезжаем и смотрим.

— Раз в год?

— Нет, раз в день, может, раз в неделю, зависит от программы наблюдений. Вопрос в деньгах. Вы можете хоть всю страну упаковать этими мониторинговыми станциями. Вопрос: деньги есть? И вопрос теперь к муниципалам и регионалам — выделяйте деньги, ставьте, мы готовы дать методики, мы готовы в свои лаборатории на анализы принимать, мы готовы всю эту систему информационно скомпоновать, у нас это все есть.

— Выходит, что претензии Генпрокуратуры обоснованы непониманием вашей работы?

— Просто Генпрокуратуре хочется, чтобы все делалось и без денег, но так не бывает. Мы им объясняем: коллеги, конечно, вы можете все ваши решения направить в правительство, но вывод будет один: для того чтобы это работало, необходимо определенное количество денег дать Росгидромету.

— А с возможным выбросом рутения, который фиксировался Росгидрометом осенью 2017 года, также возникла проблема именно из трактовки данных? Тогда речь об его «экстремальном» содержании шла именно на основе отчетов вашего ведомства.

— Смотрите, в 1995 году, а затем в 1998 году были приняты базовые документы взаимодействия органов власти по поводу мониторинга опасных процессов. Там написано, что все сравнивается относительно предыдущего периода: допустим, если в августе был фон 0, в сентябре он стал 0,1, то вы 0,1 сравниваете с 0 и получается экстремально высокий показатель. Если у вас в пять раз изменился фон — это у вас высокая величина. В десять раз — экстремально высокая. С предельно допустимой концентрацией (ПДК) это никак не связано. Кстати, мы наблюдали фон с июля месяца, и мизерная концентрация никого не интересовала. Но на фоне ажиотажа мы собрали шесть ведомств, провели исследование, определили четыре базовых варианта, отработали их.

— Что это все-таки было?

— У нас было четыре гипотезы: падение спутника с радиоизотопным источником, выброс на территории России, трансграничный перенос из сопредельных стран и перенос радиоактивного аэрозоля в верхних слоях атмосферы из других регионов мира. Но концентрация была минимальной, и источник определить не удалось. Чтобы его отследить, надо было найти значительные следы — а их нет. Мы помимо стандартного мониторинга провели маршрутное наблюдение по земле: пускали свои машины — мобильную радиометрическую лабораторию, которые замеряли все, что находилось по трассам, также пускали самолет, который измерял содержание радиоактивных веществ в средних слоях атмосферы. Фактически ничего нет. Если был бы значительный след, мы бы его нашли, но так как это было в сотни тысяч раз меньше предельной концентрации — найти ничего невозможно, проблематично. И после этого никаких вспышек больше не фиксировалось, сейчас все в норме.

— Все в норме именно на нуле, как было до этого, или есть какой-то фон?

— Он минимальный, на грани чувствительности приборов, и не отличается от значений, измеряемых в регионе до лета 2017 года.

«Мы не куркули и не жадины»

— Давайте вернемся к прогнозу погоды. Сейчас на сайте центральной обсерватории есть доступ к данным с локаторов Росгидромета России и Белоруссии. И там доступна только склейка европейской части России, и то с задержкой в несколько часов, а ранее была информация в режиме онлайн. Метеорологи-любители этим возмущены.

— Это была самая востребованная информация, потому что метеолокация нужна для сверхточных краткосрочных — скажем, 15-минутных — прогнозов. Это топ-1 по запросам.

— На который теперь введен режим секретности?

— Не секретности, просто серверы перегружены от запросов. А когда у вас сгорает сервер — у вас слетает вся система, сгорает резервный сервер — вообще все. Зачем это допускать? Запросов море идет: все хотят понимать, какие в ближайшие два-три часа ожидаются опасные природные явления. Это прекрасная вещь, она в каждом доме должна быть. Надеюсь, что в ближайшие годы мы запустим соответствующее программное обеспечение. А пока — это рынок. Содержание одного локатора стоит 8,5 млн руб. в год. Мы вложили в эти технологии здоровье и массу внебюджетных средств Росгидромета. Мы не куркули и не жадины, но когда вместо повышения нищенской зарплаты мы вкладываем в техническое развитие, то почему мы затем должны бесплатно отдавать полученные данные? Особенно тем, кто потом рисует красивую картинку и продает эти данные дальше.

— А физлицам вы можете продавать эти данные?

— Понимаете, чтобы корректно работать, должна быть некая методика расчетов, сколько это стоит. Если с крупными компаниями понятно, как рассчитывать, то с гражданами — непонятно. Отвечу по-человечески: у нас перегруз работников. И нам важнее сейчас застолбить определенное направление исследований, развить компетенцию — и тогда мы сможем заняться гражданами и найти партнеров, которые будут ими заниматься. Например, «Яндекс» сейчас получает радиолокационную информацию по трехлетнему соглашению с нами. Если «Яндексу» интересно — пусть развивает и это направление.

— Но вы до того намекали, что «Яндекс» часть данных получает от вас бесплатно?

— Соглашение распространяется только на данные по радиолокации.

— Расходы на это направление заложены в ваш бюджет?

— Нет. Инвестиционные расходы осуществлялись по целевым программам, а на содержание средств не выделяется. Но бюджетная политика — тонкий вопрос, я в него не лезу.

— То есть вы выкручиваетесь, продавая эти данные?

— И за счет значительной, скажем так, креативности.

У нас около 40 тыс. сотрудников на нищенской зарплате. И мы пытаемся доказать лицам, принимающим решение, что гидрометеорологическая информация — это самая востребованная информация в мире.

Это колоссальный, высокоприбыльный рынок, на котором доминируют англичане, французы, сейчас залезают китайцы, по некоторым аспектам работают японцы и американцы. Если в советские времена наша система была на первых ролях, то сейчас нас оттуда выбрасывают. Чтобы этого не допустить, мы свои скудные внебюджетные ресурсы вкладываем в развитие.

— Чем грозит разрыв в технологиях?

— Например, вернемся к предполетным прогнозам. ИКАО рекомендует выдавать прогнозы по сетке на карте три на три километра. Мы сейчас, исходя из имеющейся наблюдательной сети, вычислительных мощностей и программ, можем давать прогноз 11 на 11. А в будущем надо будет давать 1,5 на 1,5 или для городов — 0,5 на 0,5.

Если ИКАО с 2019 года переведет авиакомпании на сетку три на три или пять на пять, то даже наш первый борт будет вынужден предоставлять маршрут и запрашивать информацию у британцев.

Вычислительные мощности, гениально построенные принципы работы, прекрасные управленческие технологии и жесткий подход (ошибся с прогнозом — вылетаешь) обеспечат им монополию. Немцев понимание такой перспективы уже заставило восстанавливать свою метеорологию, не зависящую от британцев.

«Не хватало, чтобы нас еще в пробках обвинили»

— Успехи британцев связаны с полной перестройкой системы. Вы возглавили ведомство в конце прошлого года и теперь могли бы провести необходимые реформы. Что для этого необходимо?

— Реформа у нас готова. Первое — это рационализация наблюдательной сети: исходя из финансовых возможностей, работать и поддерживаться будет то, что критически необходимо. Второе — это инвестиционная составляющая: или деньги дает государство, или мы находим коммерческих партнеров, линейка продуктов практически определена, будем ее разрабатывать. И третье — работа с потребителями. Нам есть что предложить потребителю: погода нужна авиации, автомобильному, морскому, речному транспорту, сельскому хозяйству.

— Есть шанс, что, скажем, к 2030 году российская гидрометеорология сможет перейти на коммерческую основу?

— В 2030-м нынешним сотрудникам будет уже много лет, мы не собираемся ждать до выхода нашего состава на пенсию. Первыми через пять лет мы, конечно, не станем, но я надеюсь значительно повысить эффективность.

— Для простого обывателя такая реформа приведет к тому, что мы будем утром смотреть прогноз Росгидромета, а там: «В 18:00 в Крылатском будет дождь»?

— Без проблем. Вот посмотрите, когда в Москве в мае 2017 года был ураган, ни одной претензии в сторону Росгидромета не прозвучало, потому что за пять дней были выданы все штормовые предупреждения. По всем участкам, кроме взлетно-посадочной полосы Внуково (там ветер поднялся до 30 м/с), прогноз совпал на 100%. В тех местах, где погибли люди, там максимальные ветра не превышали 14–15 м в секунду, а мы давали от 17 до 21 максимум, поэтому прогнозы были точнейшие.

— Но в МЧС, которое ответственно за оповещение, тогда говорили, что якобы у Росгидромета была информация о ветре 27 м/с, что подразумевает оповещение жителей, но передавали 25 м/с, поэтому оповещения не было.

— Я таких обвинений не слышал. Предупреждение выдается за пять дней до возникновения по прогнозу опасного явления, а в день ЧС прогноз выдается каждые полчаса. Можно поднять весь реестр штормовых предупреждений, все они сохранены.

— Получается, что надо поменять систему оповещения и реагирования?

— После урагана в мае 2017-го был ряд совещаний с правительством Москвы, на уровне руководства МЧС, и дальше было совещание у президента. По нашей инициативе готовится с правительством Москвы и МЧС соглашение о создании системы прогнозирования краткосрочных быстроразвивающихся опасных явлений. Программа сформирована, деньги в бюджет правительства Москвы заложены, и с 2018 года начинаем ее реализовывать. Мы введем новые метеорологические станции, установим дополнительные локаторы, разработаем новое программное обеспечение и систему оповещения. По той же схеме решено работать на первом этапе и в других крупных городах, начиная с Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Новосибирска, Хабаровска, Ростова.

— Почему такая система не внедрена до сих пор?

— В крупных городах, помимо прочего, возникает еще проблема моделирования: необходимо понимать, как меняется погода в плотной застройке, например, возле высотных зданий. Это уже не просто прогноз по сетке, это моделирование, новое программное обеспечение, новые модели. Спутники тут не помогут, они не берут ниже 600 м. Но финансирование на это заложено пока только в Москве.

— Получается, что и реновация, и строительство в Москве более высоких зданий на месте хрущевок изменит погоду в московских районах?

— Профиль ветра изменит.

— А ваши специалисты участвуют в какой-то оценке перспектив? Вообще есть кто-то, кто этим занимается?

— Наработки есть, зарубежный опыт известен: например, китайцы в Пекине выдают прогноз каждые пять-десять минут, а местные службы в случае чрезвычайной ситуации обязаны прибыть на место за пять минут, чтобы развернуться, канализацию пробить или что-то еще.

— Нередко создается ощущение, что у нас координация со спасательными, а главное — с коммунальными службами куда хуже налажена: как ни снегопад — сразу пробки.

— От нас пробки, к счастью, не зависят, не хватало, чтобы нас еще в пробках обвинили.

— То есть координация у вас идеальная, вы так ее оцениваете?

— Идеала нет, но координация хорошая, работоспособная. Ежедневно в 8:30 оперативная связь между Росгидрометом и МЧС, в 9:00 еще раз подтверждаем прогноз на сегодня, завтра и еще на пять дней. В кризисной ситуации мы на связи каждый час — каждые полчаса. Проблем с тем, что кто-то что-то не передал, не существует.

 

Ссылка: https://www.kommersant.ru/doc/3515951

Мегаполис требует от нефтекомпаний возместить «миллиарды долларов», которые придется потратить на минимизацию последствий от изменения климата. Нефтяники встретили иск с непониманием

Крупнейший город США подал в суд на нефтекомпании BP, Chevron, ConocoPhillips, Exxon Mobil и Royal Dutch Shell, обвинив их в том, что они являются крупнейшими корпорациями, влияющими на изменение климата.

Город требует от нефтекомпаний возмещения ущерба за те «миллиарды долларов, которые придется потратить на защиту ньюйоркцев от последствий изменения климата», заявил мэр Билл Де Блазио, говорится в сообщении на официальном сайте города.

«Речь идет о возмещении ущерба, который мы уже получили, и выплате компенсации, необходимой для устранения ущерба, которые, как ожидается, мы понесем в течение века», — говорится в сообщении.

Ссылка: https://www.rbc.ru/society/11/01/2018/5a56d9b99a79471e135419d2

Экология не стала одним из приоритетов социально-экономического развития, несмотря на рост нагрузки на окружающую среду, здоровье граждан и сопутствующий экономический ущерб, полагают авторы доклада «Экологические приоритеты для России», представленного вчера в Аналитическом центре при правительстве. Эксперты предлагают разработать российскую модель зеленой экономики, включающую рост экономии ресурсов и энергоэффективности, развитие инструментов зеленого финансирования, введение углеродного регулирования, а также ужесточение требований к раскрытию экологически значимой информации компаниями.

Ссылка: https://www.kommersant.ru/doc/3502190?from=four_economic

Представители Минэнерго, Минэкономики и Минприроды на Всероссийском съезде по охране окружающей среды высказали диаметрально противоположные точки зрения по поводу дальнейших перспектив экспорта российского угля, а также будущих приоритетов климатической политики в РФ. В условиях переноса сроков большинства законодательных инициатив в секторе углеродного регулирования в стране, ожидать решительных мер в области климата в РФ до 2030 года вряд ли приходится.

Подробнее: https://www.kommersant.ru/doc/3496236?

Европа исчерпала потенциал развития альтернативной энергетики. К такому выводу пришли эксперты агентства BNE IntelliNews. По данным Еврокомиссии, в 2016 году страны ЕС увеличили выбросы углекислоты в атмосферу на 0,2%. В свою очередь, США 1 июня 2017 года заявили о выходе из Парижского соглашения по климату. С такими результатами мировые флагманы борьбы за экологию подошли к 20-летнему юбилею Киотского протокола — договора о сокращении выбросов парниковых газов. RT разбирался, почему Запад терпит неудачу в борьбе с глобальным потеплением.

По оценке Еврокомиссии (ЕК), с 1990 по 2016 год страны ЕС сократили выбросы углекислоты в атмосферу на 20,8%. Однако последние годы ситуация в этом направлении перестала улучшаться. Так, в отчёте ЕК по эмиссии углекислоты за 2017 год указано, что в 2016-м европейские страны увеличили выбросы на 0,2%.

США остаются второй после Китая державой по объёмам выбросов парниковых газов в атмосферу. Однако 1 июня 2017 года президент США Дональд Трамп заявил о выходе из Парижского соглашения по климату, которое предполагает борьбу с глобальным потеплением.

С такими результатами западные страны подошли к 20-летию со дня подписания Киотского протокола.

Киотский протокол

Напомним, 11 декабря 1997 года на конференции ООН по изменению климата, прошедшей в Киото, практически все страны — члены международной организации приняли документ, в котором были впервые прописаны квоты на выброс парниковых газов для каждого государства. Протокол был составлен на основе принципов, зафиксированных в Рамочной конвенции ООН об изменении климата (1992).

Авторы договора создали достаточно гибкий механизм соблюдения норм загрязнения атмосферы. Государство, которое не использует полностью лимит на выброс парниковых газов — «горячего воздуха», может продать его. Этот механизм был призван облегчить ситуацию прежде всего для развивающихся стран. Предполагалось, что возможность экспорта «горячего воздуха» в развитые государства будет стимулировать развивающиеся страны сокращать свои выбросы.

Киотский протокол был ратифицирован 191 государством, однако запланированного позитивного эффекта так и не достиг. Главные мировые «загрязнители» — Китай, США и Индия, на которые приходится более 50% общемировых выбросов углекислоты, — отказались выполнять условия документа.

В 2013 году было введено ограничение на продажу квот. Государство не имело права экспортировать более 2% «горячего воздуха» от общего объёма. В дополнение к этому Евросоюз и Австралия отказались покупать лимиты у развивающихся стран.

Вступлению Киотского протокола в силу предшествовал достаточно длительный период. Государства должны были ратифицировать соглашение, пересмотреть национальное законодательство и провести необходимые реформы в энергетическом секторе. Предусмотренные договором правила начали действовать только с 1 января 2008 года.

Неутешительные прогнозы

В феврале 2015 года ООН подвела предварительные итоги реализации Киотского протокола. Выяснилось, что участники соглашения уменьшили выбросы парниковых газов более чем на 20%. При этом всемирная организация воздержалась от положительной оценки эффекта для атмосферы.

13 декабря 2015 года на конференции по климату в Париже было подготовлено новое соглашение о сокращении выбросов в атмосферу. Ключевой целью было объявлено недопущение роста температуры поверхности Земли на 2 °C по сравнению с уровнем доиндустриальной эпохи.

Как полагают учёные, подобный скачок приведёт к необратимым климатическим изменениям. По данным NASA, средняя глобальная температура составляет +15 °C. Российские и зарубежные специалисты сходятся во мнении, что температура поверхности Земли по сравнению с уровнем доиндустриальной эпохи выросла менее чем на 1 °C.

Бурное развитие промышленности увеличило выброс углекислоты, метана, озона, фреонов и других газов, что усилило парниковый эффект. По экспертной оценке ООН за 2016 год, содержание углекислоты в атмосфере выросло более чем на 45% по сравнению с доиндустриальным периодом, а метана — примерно на 250%. Прослойка газов, которая задерживает солнечную энергию, стала плотнее и перестала пропускать прежний объём солнечных лучей.

По прогнозам ООН, в ближайшие 100 лет средняя глобальная температура может подскочить минимум на 6 °C. Учёные с тревогой фиксируют резкое потепление арктического климата, рост уровня Мирового океана и количества стихийных бедствий.

«Декларация о намерениях»

Международное сообщество учёных The Global Carbon Project полагает, что в период действия Киотского протокола выбросы увеличивались примерно на 3% в год, за исключением отрезка с 2014 по 2016 год. По данным на ноябрь, в 2017 году рост объёма эмиссии парниковых газов вырастет на 2%.

Старший научный сотрудник Главной геофизической обсерватории им. Воейкова Андрей Киселёв считает, что человечество не добилось радикальных перемен в борьбе с повышением средней глобальной температуры. По его мнению, Парижское соглашение в нынешнем виде — это скорее «декларация о намерениях».

Как сообщил эксперт, основными причинами неудачи в борьбе с глобальным потеплением являются неуступчивая политика отдельных государств и переоценка потенциала возобновляемых источников энергии (ВИЭ). Выход США из Парижского соглашения также создал негативный эффект.

Неоднозначная ситуация, по словам эксперта, сложилась вокруг Китая, на долю которого приходится около 27% выбросов углекислоты. С одной стороны, последние годы Поднебесная испытывает большие проблемы с экологией. На состоявшемся в октябре 2017 года съезде Коммунистической партии был объявлен курс на борьбу с загрязнением атмосферы.

С другой стороны, более половины экспорта китайских товаров направляется в западные государства. С 1970-х по 1990-е годы Европа и США активно переносили производство за рубеж. В качестве основной площадки для развёртывания промышленных мощностей была выбрана КНР.

Подобная экономическая политика позволила западным странам улучшить ситуацию с экологией на своей территории, при этом густонаселённый Китай оказался практически в безвыходной ситуации. Киселёв полагает, что для выполнения международных обязательств КНР и Индии пришлось бы пойти на серьёзную перестройку промышленности в ущерб собственному экономическому росту.

«При этом Россия, которая отмечает Год экологии, соблюдает взятые на себя обязательства по сокращению выбросов. Стоит отметить, что примерно половина выбросов парниковых газов в России приходится на торфяники и болота. С этим мы ничего поделать не можем. 30—40% выбросов даёт наш энергетический сектор», — пояснил эксперт.

Технологический климат

Флагманом борьбы с глобальным потеплением является ЕС. За минувшие 40 лет европейские государства приняли десятки программ по формированию зелёной экономики.

Однако в последние годы темпы уменьшения выбросов в Европе замедлились. The Global Carbon Project приводит информацию, что в 2017 году данный показатель для Евросоюза снизится всего на 0,2%. При этом в отчёте ЕК по эмиссии углекислоты за 2017 год указано, что в 2016 году европейские страны увеличили выбросы на 0,2%.

«Сложно делать однозначные выводы, но, скорее всего, Европа расплачивается за курс на отказ от ядерной энергетики после аварии на японской АЭС «Фукусима-1» в 2011 году. В европейском общественном мнении стала превалировать крайне негативная оценка мирного атома, и политики просто не смогли её игнорировать», — отметил Киселёв.

Главной альтернативой АЭС стали возобновляемые источники энергии — ветряные установки, солнечные батареи и гидроэлектростанции.

Европа на государственном уровне поддерживает генерацию ВИЭ с 1980-х годов. В марте 2007 года Совет Европы утвердил план, согласно которому к 2020 году доля ВИЭ в общем энергопотреблении должна достигнуть 20%.

Планки в 20% Европа достигла уже в 2012 году. Небольшие западноевропейские государства (Дания, Исландия, Швеция, Португалия) добились впечатляющих результатов во внедрении ВИЭ. В частности, электроснабжение Рейкьявика полностью обеспечивается геотермальными ключами.

Однако бурный рост доли альтернативных источников в энергобалансе прекратился ещё в 2013—2014 годах. Запросы Брюсселя стали более скромными. К 2030 году ЕС рассчитывает увеличить долю ВИЭ лишь до 27%. Как сообщило в ноябре 2017 года агентство BNE IntelliNews, Европа, вероятнее всего, исчерпала потенциал развития альтернативной энергетики.

Одна из основных причин заключается в том, что страны Восточной Европы оказались неспособны соответствовать стандартам зелёной экономики из-за слабого уровня технологического развития. Кроме того, новые члены ЕС сохранили в эксплуатации мощности, работающие на традиционных источниках энергии, включая уголь.

Ссылка: https://russian.rt.com/world/article/459154-kiotskiy-protokol-uglekisly-gaz-energiya

Глобальное потепление, о котором уже три десятка лет говорят учёные, стало свершившимся фактом

Оно уже чувствуется, его видно невооруженным глазом, особенно в полярных широтах, где за два последних десятилетия летом стало в два раза меньше льда…

О выгодах и угрозах климатических изменений мы побеседовали с заведующим отделом взаимодействия океана и атмосферы Арктического и антарктического научно-исследовательского института, доктором географических наук, профессором Генрихом Алексеевым

Причина — человек

- То, что климат становится теплее, это аксиома, — категорично заявил Генрих Васильевич. — Растёт средняя температура воздуха по всей планете, а в Арктике больше всего. Если по всему земному шару температура выросла примерно на градус, то в Арктике — на три-четыре градуса. Граница летнего льда уже располагается севернее, свободной воды становится больше. Лед дальше отступает от берега, практически полностью открывая арктические моря вдоль сибирского побережья. Хотя от года к году ситуация меняется и могут быть и очень холодные зимы и лето, но в целом тенденция к потеплению заметна.

- Известно, что климат меняется циклически, потепления сменяются похолоданиями. Чем вызвано нынешнее потепление — этой цикличностью или тут человек руку приложил?

- Научное сообщество в большинстве своем считает, что основная причина — антропогенное воздействие. Фиксируется увеличение концентрации углекислого газа и других парниковых газов, что влечет потепление в нижней тропосфере, некоторое выхолаживание в верхней тропосфере, — и в итоге это через разные механизмы ведет к повышению температуры. Для Арктики основной механизм — усиление переноса тепла циркуляцией атмосферы и океана. Важная составляющая потепления в Арктике — увеличение концентрации водяного пара, который обладает еще более сильным парниковым эффектом, чем тот же СО2. Пар способствует притоку радиации к поверхности льда и более сильному таянию. Больше теплой воды поступает из Атлантического океана, что ограничивает распространение морского льда зимой в приатлантической Арктике.

Возможно, что, кроме антропогенного влияния, есть еще какие-то причины глобального потепления, пока недостаточно изученные. Например, естественные колебания климата, связанные с внутренними механизмами в самой климатической системе, с колебаниями циркуляции атмосферы, с колебаниями циркуляции в океане, которые происходят и без антропогенного воздействия. И все же вопрос окончательно не закрыт, попытки найти еще какие-то причины, помимо антропогенного влияния, продолжаются. Но пока больших успехов на этом пути нет.

Так что сейчас господствующая точка зрения — нынешнее потепление вызвано влиянием деятельности человека. Потому что были и другие потепления. Например, в 1930-1940 годы, но там антропогенного влияния не прослеживается, это было естественное колебание климата. Тогда было значительное сокращение льда, увеличение притока теплой воды и так далее. В общем, то же, что и сейчас происходит. Это и побуждает исследователей искать и другие причины, помимо антропогенных: раз тогда было такое заметное потепление без участия человека, то почему бы ему не проявиться и теперь? Но сейчас потепление сильнее, чем тогда.
Раздолье для моряков

- Но если становится меньше льда — то это же прекрасно! Море чистое, ледоколам меньше работы, легче обеспечивать населенные пункты вдоль Северного морского пути, легче обслуживать буровые вышки. Сплошная экономия бюджета! Ведь так?

- Не всегда. Лед к северу от морского пути сохраняется, там довольно сложные льды, и под влиянием ветров и течений они могут опускаться в отдельных районах. Такие ледяные массивы в районе Северной Земли, острова Врангеля, Новосибирских островов. Таймырский массив может вообще перекрыть пролив — и без ледокола уже не пройти. Такие ситуации уже были, когда вроде теплое лето, мало льда, а, скажем, в районе пролива Вилькицкого спускался язык льда из высокой Арктики и перекрывал путь — обычным судам было не пройти без помощи ледоколов. Так что присутствие ледоколов необходимо. А если мы говорим о возможности круглогодичной навигации, к чему сейчас все стремятся, чтобы Северный морской путь был экономически эффективен, то тем более не обойтись без новых мощных ледоколов.

Но в принципе вы правы. Сейчас за счет потепления рамки навигации расширяются: еще в 1970-е годы сезон открытой воды, сезон плавания был с июля по сентябрь, а сейчас он с июня по октябрь, а в 2012 году суда и в ноябре проходили. При этом растет потребность в гидрологическом и метеорологическом обеспечении навигации, в прогнозах, рекомендациях, в том числе прогнозов долгосрочных — на сезон, а желательно и на два-три года. Это как раз то, чем занимается наш институт.

- Так это из-за потепления климата Россия принялась так активно развивать свою Арктическую зону?

- Для развития Севера всё же главное не климат, а экономическая эффективность: насколько выгодно заниматься добычей полезных ископаемых и другой деятельностью. Это зависит от потребностей. А климат может благоприятствовать этому, как сейчас, или наоборот, если наступит похолодание или вырастет вероятность каких-то погодных аномалий. Тогда нужно будет стараться предотвратить возможный ущерб с помощью методов прогнозирования, мониторинга. То есть климат — не решающее звено в этой цепи, главное — экономические потребности. Если выгодно что-то делать, если есть потребители, а затраты разумные, то это будет делаться.

Если по всему земному шару температура выросла примерно на градус, то в Арктике — на 3-4 градуса.
Сейчас есть потребность в нефти и газе, даже цены опять стали расти, — и добыча, разведочные проекты, которых сейчас достаточно много, развиваются. А наше дело — помогать им с помощью изучения изменений в природной среде, своевременно обнаруживать и предотвращать их вредное воздействие. И конечно, айсберги — в связи с потеплением климата опасность, связанная с ними, возрастает: ледники тают, разрушаются, крупные айсберги попадают в акваторию. А там может как раз проводиться разведочное бурение, стоит платформа, и айсберг представляет опасность для неё и людей, которые на ней работают. Поэтому нужно предсказать возможную траекторию движения ледяных обломков, этим занимаются наши специалисты с помощью моделей циркуляции льда, океанов, атмосферы. Это очень важная прикладная часть нашей работы.

Освоение в любом случае будет идти. Тут можно вспомнить 1970-е годы, когда климат был сложным, но шли активные транспортные потоки, потому что развивалась деятельность на побережье арктических морей, действовали добывающие предприятия, их было необходимо снабжать — и, несмотря на большое количество льда, перевозки осуществлялись в таких огромных масштабах, что этих объёмов мы до сих пор не достигли. Сейчас климат гораздо благоприятнее для этой деятельности.

- Несёт ли потепление какие-то угрозы для жизни Арктики?

- Каких-то серьёзных климатических угроз или опасных аномальных явлений нет. В этом плане ситуация стабильная. Да, идёт потепление, сокращение площади льда. Но оно не равномерное: возможны колебания от года к году. Одна зима может быть более холодной, а другая, как, например, в 2016/17, очень тёплой. Лето 2016 года было тёплым, а в этом году значительно прохладнее. Это естественные межгодовые колебания, связанные в основном с воздействием атмосферной циркуляции, а в более долгосрочном плане — и с воздействием притока теплой воды из Атлантики.

- А как себя чувствуют обитатели Арктики?

- Им сложнее. Сокращение льдов влияет, например, на белых медведей, им труднее добывать пищу, поэтому всё больше случаев, когда они в поисках пропитания выходят на сушу, а иногда и приближаются к людям. В Канаде это часто происходит, на Шпицбергене. Это, конечно, представляет опасность.

А с другой стороны, потепление в западных морях — Баренцевом, Карском — приводит к расширению ареала промысловых рыб. Трески становится больше — это уже можно отнести к благоприятным последствиям. В Чукотском море очень активная биологическая жизнь в связи с тем, что там море стало больше прогреваться, освобождаться ото льда.

- Если потепление климата не несёт особой угрозы, то почему на каждом Арктическом форуме его так серьёзно обсуждают? Значит, специалистов всё-таки что-то тревожит?

- Потому что развитие Арктики происходит на фоне природных явлений и надо знать, что и как там меняется. Но это не значит, что мы ждём каких-то катастроф. Просто нужно знать, что происходит и как к этому адаптироваться.

- Благостная какая-то картинка складывается.

- Это потому, что мы ещё не говорили о таком опасном явлении, как таяние вечной мерзлоты. Вот оно действительно имеет серьёзные последствия. Увеличение протаивания ведёт к разрушению зданий, трубопроводов. Усиливается разрушение берегов арктических морей — они часто состоят из льдистых образований, поэтому, растаяв, они легко разрушаются усиливающимся волнением. И берега начинают отступать! До 14 метров в год может уходить побережье — такие замеры были в море Лаптевых, там уже исчезли несколько островов. И этот процесс при потеплении, естественно, усиливается. А освобождение акваторий морей ото льда способствует усилению волнения — и берега разрушаются ещё сильнее.

- Как же с этим бороться?

- Нужно укреплять фундаменты зданий. Это инженерные меры, и у строителей уже есть такой опыт — они забивают сваи, поддерживают низкую температуру под сооружениями, предотвращают проникновение тепла разными способами.

Но проблема в том, что слежение за состоянием мерзлоты — новая задача, пока мало наблюдений, и сейчас как раз обсуждается, как усилить наблюдательную компоненту, чтобы было больше мест, где бы проводились измерения глубины протаивания, изучались влияющие факторы.

- Какие территории затрагивает таяние мерзлоты?

- Огромные. В России 65 процентов площади занимает многолетняя мерзлота разных типов. Кроме Крайнего Севера — почти вся Сибирь, Дальний Восток. Мерзлота доходит до границ Монголии. Но картина пятнистая: многое зависит от структуры верхнего слоя, от растительности — это процесс сложный и неоднородный, поэтому нужно вести много наблюдений. А сказать, что всё кругом тает, — неправильно. Потому что в отдельных местах нет никакого таяния, а в других оно идёт достаточно сильно.

- Где оно идет сильно?

- Например, на Ямале, где образовались целые воронки из-за выброса глубинного газа. Верхний слой земли до этого его удерживал, но из-за таяния он ослаб, и газ вырвался наружу — был выброс грунта взрывного характера. Таких воронок уже несколько, самая большая возникла в 2014 году. В Норильске здания рушатся. В Уренгое из-за таяния мерзлоты в 2015 году деформировался газопровод, его прорвало, возник 300-метровый факел, пожар. Вообще много примеров, когда и трубопроводы, и дороги искривляются — под ними вместо твердого замерзшего грунта образуется болото. Например, так было на автотрассе «Амур». Так что с мерзлотой шутить нельзя.

А есть ещё подводная мерзлота, к тому же насыщенная газогидратами. И если вода в морях достаточно потеплеет, может произойти выброс метана со дна морей. А это уже создаст климатическую опасность, потому что метан — очень сильный парниковый газ. Об этой проблеме сейчас много говорят, но, к счастью, выбросов метана со дна пока не зафиксировано.

- Ненаучный вопрос можно? Как вы относитесь к фильмам-катастрофам, в которых рассказывается о глобальном потеплении?

- Вы, наверное, имеете в виду картины, где все тает, а потом вдруг происходит резкое похолодание и все замерзают. Такие теории в науке есть, и палеоклиматологи отмечали подобные события в прошлом. При массовом таянии оледенений был сброс пресной воды, озера выливались в океан, перекрывали теплую воду — и наступало кратковременное похолодание. Тысяч 11-12 лет назад в течение примерно ста лет продолжалось такое похолодание. И кинематограф проецирует это на нынешние дни.

- В фильмах не только всё мерзнет, но и всё затапливается…

- Повышение уровня воды есть, он действительно растет на три-четыре миллиметра в год. За сто лет, значит, будет 40 сантиметров. Хотя есть прогноз, что к концу века уровень Мирового океана повысится на 90 сантиметров.

- Вроде бы не такая уж и пугающая цифра.

- Жителей тропических островов она пугает. Эти острова не сильно возвышаются над водой — часто всего на метр-полтора. Для них 90 сантиметров — катастрофа.

Ссылка: https://www.pnp.ru/economics/uroven-mirovogo-okeana-vyrastet-pochti-na-metr.html

Главные темы выпуска:

• 23-я сессия Конференции Сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата / 13-е совещание Сторон Киотского протокола / 2-я часть 1-го Совещания Сторон Парижского соглашения. Бонн, ФРГ, 6-17 ноября 2017 г.
• Интервью с директором Главной геофизической обсерватории им. А.И. Воейкова и руководителем Климатического центра Росгидромета В.М. Катцовым

Ссылка: http://www.global-climate-change.ru/index.php/ru
PDF: http://www.global-climate-change.ru/downl/byulletenyo/Izmenenie_klimata_N69_OctNov_2017.pdf

В Москве вчера прошла конференция «Инвестиции в климат: новая парадигма экономического развития России», на которой чиновники и ученые обсуждали разработку и внедрение в стране механизмов реализации Парижского соглашения, а также методики определения объемов парниковых газов. Эти вопросы приобретают все большее значение: России нужно играть активную роль в международных переговорах по внедрению климатических ограничений, а для этого нужно понять, какая приемлемая для экономики и бизнеса модель низкоуглеродного развития может быть реализована в стране.

Российский алюминий – «чистый» алюминий

Как сообщил министр экономического развития РФ Максим Орешкин, возглавляемое им министерство разрабатывает национальный план адаптации экономики к изменениям климата и уже подготовило законопроект о внедрении системы углеродного регулирования, принятие которого позволит собирать сведения о выбросах парниковых газов в разрезе предприятий. Важный момент, по его словам, – оценка эффекта от технологии производства той или иной продукции. «Приведу пример компании РУСАЛ: производство алюминия в России по углеродной емкости в три-четыре раза меньше, чем производство в среднем по миру. Это важно, так как при «зеленой» экономике потребитель должен отдавать предпочтение продукции, которая мало влияет на окружающую среду», – сказал он.

«Принципы устойчивого развития, снижение «углеродного следа» и планомерный переход к «зеленой» экономике становятся определяющими трендами глобального экономического развития», – подтвердил генеральный директор РУСАЛа Владислав Соловьев. По его словам, на базе «Российского партнерства за сохранение климата» – инициативы отечественного бизнеса по поддержке реализации Парижского соглашения – мог бы быть выстроен диалог по выработке механизмов реализации мировых климатических договоренностей и формированию консенсуса о том, как будет выглядеть российская экономика в новых условиях низкоуглеродного развития.

Кому грозят «зеленые» санкции

Переход ведущих стран мира к «зеленой» экономике – действительно важный и неоспоримый глобальный тренд экономического развития. «Постепенно, медленно, но огромное количество стран и политиков приходят к общим решениям. Куски мозаики, пазла не падают и не теряются, они остаются на столе и приближаются друг к другу», – рассказывал недавно советник генерального директора РУСАЛа Сергей Честной, подводя итоги недавно завершившейся в Бонне 23-й Конференции сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата (см. «НГ» от 22.11.17). Ратификация Парижского соглашения позволит России сохранить полноправное место в международном переговорном процессе, участвовать в принятии решений, продвигать свои интересы, создать российским производителям преимущественное положение и инструменты торговой защиты.

Оставаться на обочине этого процесса нельзя: те страны, которые будут игнорировать международную повестку по переходу к «зеленой» экономике, в будущем превратятся в объекты введения торговых санкций и ужесточения финансовых барьеров, отмечалось вчера на конференции в Москве. Уже сегодня есть масса примеров, когда крупные международные инвесторы выводят капиталы из секторов, которые являются основными источниками атмосферного загрязнения, в первую очередь – угольной промышленности. Спецпредставитель МИД Великобритании по вопросам изменения климата Ник Бридж отметил на конференции, что сейчас в его стране действуют строгие экологические нормы, которые пока являются скорее ориентиром производителей из других стран. Однако в будущем, по его словам, будет несправедливо, если к производителям, игнорирующим свое негативное воздействие на окружающую среду будут относиться также, как к тем, кто реализует у себя экологическую модернизацию.

Между тем если адаптироваться к необходимости сдерживания климатических изменений, стимулировать развитие собственных производств и наукоемких отраслей – можно получит конкурентные преимущества. Это в полной мере относится к России. «Сейчас в мире происходит новый этап технической, научной революции, – отмечал Сергей Честной. – В этом процессе нужно участвовать, чтобы использовать преимущества, которые появляются перед Россией, отрабатывать подходы, методику, вводить в действие новые механизмы, инструменты, мотивацию. Тогда будет намного проще реализовать плюсы, которые у нас, без сомнений, есть. Как говорится, чтобы научиться играть на скрипке, нужно играть на скрипке».

Углерод не оставит и следа

К низкоуглеродной экономике стремится весь мир, но встает вопрос – как будет выглядеть модель такой экономики в России? Очевидно, сильнее всего ограничения затронут экспортеров ископаемых видов топлива, отмечалось на вчерашней конференции. А продвижение могут получить технологии и бизнес, связанные с «зеленой» энергетикой. Сегодня более 35% электроэнергии в России вырабатывается за счет безуглеродных источников (ГЭС – 17%, АЭС – 18,7%). Развитие гидропотенциала Сибири и Дальнего Востока может стать основой для расширения сотрудничества с соседними странами, которые заинтересованы в снижении «углеродного следа» своих энергоемких производств. Более того, Россия может не только экспортировать чистую и возобновляемую энергию, но и конвертировать ее в энергоемкие продукты с низким «углеродным следом».

Сейчас в мире происходит революция в производстве материалов: потребители уделяют все больше внимания экологичности приобретаемой ими продукции. Потенциал в этой сфере уже реализуется в алюминиевой отрасли: российский металл обладает высокой конкурентоспособностью на международных рынках за счет низкого «углеродного следа» про его производстве, ведь более 90% продукции РУСАЛа производится за счет энергии от чистых и возобновляемых ГЭС Сибири. Но, конечно, национальная модель низкоуглеродной экономики не должна ограничиваться лишь использованием имеющегося энергетического потенциала – необходимо развитие инновационных производств, разработка и внедрение энергосберегающих и природоохранных технологий.

Парниковый налог за парниковый эффект

Очевидно, что низкоуглеродное развитие требует финансовой поддержки из государственных и частных источников и четких рыночных механизмов. Для этого нужно установить для бизнеса четкие и единые правила игры. Один из эффективных и прозрачных механизмов, который может быть реализован, – «цена на углерод».

Как показывает опыт 40 стран и 20 регионов в мире, углеродный налог или рынок могут быть эффективным способом снижения выбросов парниковых газов и мобилизации дополнительных финансовых средств. Правда, размеры платежей за тонну СО2 в мире очень сильно варьируются – от 1 до 132 долл. Поэтому, чтобы таких перекосов не было, логично было бы стремиться к универсальному решению на глобальном уровне – оно бы обеспечило справедливую конкурентную среду для различных производителей и позволило бы избежать «утечек углерода» в страны, где нет углеродного регулирования.

Плата за углерод стала бы важным механизмом мотивации инвестиций в климатические инновации и возобновляемую энергетику. Ее внедрение можно было бы предусмотреть в стратегии низкоуглеродного развития, разработка которого к 2019 году предусмотрена план правительства РФ по подготовке к ратификации Парижского соглашения. В любом случае, как отмечалось на конференции, стратегия должна предусматривать дополнительные источники финансирования и создавать механизмы рыночного стимулирования низкоуглеродного развития на основе лучших международных практик.

Ссылка: http://www.ng.ru/economics/2017-11-24/100_rusal24.html

Экспертный совет по фундаментальным и прикладным научным исследованиям при Комитете Госдумы по образованию и науке обсудил предложенные Минобрнауки и РАН проекты программ фундаментальных научных исследований на долгосрочный период. Indicator.Ru публикует наиболее яркие высказывания куратора совета — нобелевского лауреата, академика Жореса Алферова.

Санкт-Петербургский государственный университет сегодня, в силу целого ряда обстоятельств в области научных исследований и научно-технологических, слабый университет. Его включили во все это дело (участником подпрограммы второй госпрограммы «Научно-технологическое развитие Российской Федерации» на 2018-2025 годы, — прим. Indicator.Ru) только потому, что его закончили наш президент и наш премьер-министр. Одна из бед нашей страны, более широких, — это то, что мы часто в силу разных причин не говорим о некоторых вещах, о которых стесняемся говорить. [Включить ли] Московский государственный университет [как участника в подпрограмму второй госпрограммы «Научно-технологическое развитие Российской Федерации» на 2018-2025 годы]? У меня нет никаких возражений. МГУ за последние годы, во-первых, расстроился в три или четыре раза больше, чем было построено раньше. Конечно, он завел ряд политических отделов и организаций, от которых для науки мало проку, это другой вопрос. Но там имеется целый ряд мощнейших лабораторий. А Петербургский университет, к величайшему сожалению, терял позиции. Там был мощный физический факультет, там были выдающиеся математики, там были выдающиеся геохимики. И их нет.

Сегодня, если вы посмотрите, за последние 10-15 лет Нобелевские премии по химии были все по биохимии, за работы на самом деле в области физиологии, и медицины, и биохимии. И простите, мы этим занимаемся, а нам нечего предложить. У нас этого класса работ нет. Если говорить совершенно честно, в области физики, я получаю эти конверты регулярно, мне кроме академика Сюняева, который давно работает в Германии, некого предлагать из российских ученых. Потому что вот это произошло за последние 25-30 лет. Мы должны снова поднять нашу науку, и мы должны это делать с Академией вместе.

Положение действительно у нас с наукой ужасное. Положение со страной ужасное. С моей точки зрения, я это неоднократно отмечал во всех выступлениях, главная проблема нашей науки российской, я имею в виду естественные и технические науки прежде всего, но не только, — это невостребованность науки экономикой и обществом страны. Проблемы решаются тогда, когда наука нужна. Нужна не только экономике, но и обществу, речь идет и о гуманитарных проблемах. Мы имеем то, что мы имеем. Что при этом мы должны делать? Вот кричать, писать Бортникову (имеется в виду директор ФСБ России Александр Бортников, — прим.) и прочее? От этого ничего не произойдет.

Мы должны, тем не менее, делать то, что мы можем делать для возрождения научных исследований в стране, чтобы они возрождали нашу экономику и приводили к тому, что в итоге появится эта востребованность. Я не зря сказал, здесь не нужно становиться в позу: «РАН и мы должны все определять на свете. Минобрнауки и мы должны определять все на свете». Ведь на самом деле, простите, я работаю в Российской академии наук с 30 января 1953 года, я могу сказать, я участвовал в очень многих и фундаментальных, и прикладных исследованиях, за которые нужно было отвечать очень здорово, и в наших атомных делах, и прочее. Могу вам сказать следующую вещь: проблем было и тогда достаточно много, и они всегда были, как говорится. С нами считается мировая наука только тогда, когда она чувствует нашу силу. Вместе с тем и для развития экономики страны мы можем это делать только на основе продвинутых научных исследований.

Проблема институтов заключается, между прочим, в том, что резко упало их финансирование. У нас сейчас шустрые научные работники получают по одной и той же теме четыре-пять-шесть грантов и неплохо живут. А институт в целом и отнюдь не грантовые организации наверху должны определять, что в первую очередь нужно развивать. Поэтому я и говорю, давайте программы Академии науки, которые создавались научными работникам, в которые мы вкладывали нашу квалификацию, наш опыт, давайте с Министерством образования и науки, которое является ответственным исполнителем по этой программе, вместе и достаточно быстро работать, чтобы успеть сделать эти предложения. Говорить о том, что мы решим проблему? Нет, но мы все-таки пойдем по этой дороге.

Ссылка: https://philologist.livejournal.com/9823359.html?utm_referrer=https:%2F%2Fzen.yandex.com