АРМОНД КОЭН
Исполнительный директор рабочей группы «Чистый воздух».

КЕННЕТ ЛУОНГО
Президент партнёрства за безопасность в мире.

ТЕД НОРДХАУС
Основатель и исполнительный директор Института прорывных технологий.

МАЙКЛ ГОЛЭЙ
Профессор ядерных исследовании и инженерии в Массачусетском технологическом институте.

УЭЙД ЭЛЛИСОН
Почётный профессор физики и научный сотрудник Колледжа Кебла (Keble College) в Оксфордском университете.

ЭЛЛИСОН МАКФАРЛЕЙН
Профессор, директор Школы государственной политики и глобальных отношений гуманитарного факультета Университета Британской Колумбии (Канада). Ранее была председателем Комиссии по ядерному регулированию США.

Что такое ядерная энергия – вакцина для борьбы с изменениями климата или артефакт прошлого, которому нет места в зелёном мире? Публикуем дискуссию специалистов, выступающих за и против атомной энергетики.

Ядерная энергетика – источник несовершенный, но необходимый
Армонд Коэн, исполнительный директор рабочей группы «Чистый воздух», и Кеннет Луонго, президент партнёрства за безопасность в мире

Эллисон Макфарлейн отвергает ядерную энергию (см. статью «Ядерная энергия не станет решением климатических проблем») как неидеальное решение проблемы, борётся с соломенными чучелами и принижает вызов, связанный с изменением климата. Для решения проблемы изменения климата не существует простых решений, и никто не утверждает, будто ядерная энергетика – единственный выход из положения.

В большинстве исследований по декарбонизации энергетики ядерная энергия рассматривается как дополнение к возобновляемым источникам энергии и другим источникам с нулевым уровнем выбросов углерода, поскольку она способна обеспечивать электроэнергией круглосуточно, 365 дней в году. К середине века миру потребуется полностью перестроить свою энергетическую систему, а затем нарастить генерацию в полтора раза, чтобы повысить уровень жизни во всём мире. Это грандиозная задача. Атомная энергетика станет важной частью этого комплекса; она уже обеспечила декарбонизацию значительной части энергосистем во многих промышленно развитых странах.

Сравнивать чистые затраты на производство атомной энергии со стоимостью ветровой и солнечной энергии, как это делает Макфарлейн, – всё равно, что сравнивать яблоки и пиццу при игнорировании причин, по которым атомная энергия фигурирует во многих аналитических материалах как часть решения проблемы нулевого выброса углерода.

Она обеспечивает постоянную доступность энергии в течение недель и месяцев, когда возобновляемые источники энергии, например, ветер, находятся на низком уровне, как это случилось летом в Европе. Индустрия хранения энергии развивается, но стоимость этого удовольствия должна снизиться на 95 процентов или более, чтобы приблизиться к хранению того объёма энергоресурсов, который требуется на длительное время, и притом по доступной цене. Почти каждый серьёзный аналитик говорит о том, что «твёрдая» энергия, в частности – энергия атома, источник, доступный независимо от погодных условий, будет важна для восполнения нехватки электроэнергии.

У ядерной энергии есть и другие преимущества. Она не требует больших площадей: атомные реакторы занимают менее одного процента площади, необходимой для генерации ветряной и солнечной энергии в расчёте на единицу генерируемой энергии. Это очень важно в мире, который становится всё более перенаселённым и конкурирующим за каждый клочок земли. Кроме того, ядерные реакторы могут стать чрезвычайно эффективным способом создания топлива с нулевым содержанием углерода – того же водорода, который необходим для тяжёлой промышленности, грузовых и морских перевозок, поскольку их трудно осуществлять только на электричестве.

Макфарлейн не учитывает ни один из данных пунктов, но жалуется, что мир не сможет произвести достаточно новой атомной энергии в ближайшее десятилетие, чтобы кардинально изменить ситуацию. Поэтому атомную энергию нельзя считать решением проблемы. В качестве альтернативы она предлагает технологии, «готовые к внедрению уже сегодня, а не через десять или двадцать лет» – предположительно, ветровую и солнечную энергию.

Но ничто нельзя быстро развернуть в больших масштабах. Ветровая и солнечная энергия – важнейшие составляющие решения проблемы – пока обеспечивают менее 4 процентов мировой энергии после нескольких десятилетий устойчивой поддержки этих сегментов со стороны государства. Обеспечение всей энергии с помощью ветряных и солнечных технологий потребует десятикратного наращивания этих источников энергии по сравнению с сегодняшней генерацией. Под эти мощности придётся выделить миллионы гектаров земли и протянуть сотни тысяч высоковольтных линий электропередач перед лицом всё более яростного сопротивления со стороны общественности. Конечно же, мир продолжит развиваться и после 2030 г.; даже если мы сможем заменить всю нынешнюю ископаемую энергию ветровой и солнечной энергией к 2050 г., ещё через пятьдесят лет после этого спрос может удвоиться, и для его удовлетворения потребуются альтернативы. Нам нужно больше, а не меньше вариантов, чтобы повысить шансы на успех.

Макфарлейн правильно указывает на высокие затраты и длительные сроки разработки последних проектов атомной энергетики. Однако недавние исследования показывают, что эти проблемы в основном связаны с тем, что промышленность и правительства создают единичные проекты спорадически, не добиваясь экономии за счёт массовости производства и обучения. Наш подход нужно радикально изменить. Когда мы строили несколько атомных станций по одному и тому же проекту, затраты снижались и сроки поставки сокращались.

Новые станции и установки могут быть стандартизированы и массово производиться на заводах, а не строиться полностью на месте.

Макфарлейн утверждает, что топливо из более высокообогащённого урана, необходимое для некоторых современных реакторов, будет способствовать распространению ядерного оружия. Но обогащение урана стоит дорого, и основные страны-экспортёры договорились ограничить его доступность. Передовые реакторы также потребуют нового управления атомной энергетикой. Если Россия и, возможно, Китай вытеснят с этого рынка Соединённые Штаты, влияние последних на планирование ядерных вооружений будет ограничено. Это усиливает озабоченность по поводу безопасности в мире, ядерного терроризма и расползания ядерного оружия, поскольку обе страны не столь требовательны к недопущению распространения ядерных вооружений.

«Инновации в разработке ядерных реакторов и ядерного топлива всё же заслуживают значительных исследований и государственной поддержки», – допускает Макфарлейн. Похоже, она молчаливо признаёт то, с чем соглашается большинство аналитиков и администрация Байдена: изменение климата – слишком большой вызов, чтобы на него можно было успешно ответить, избрав лишь один путь. Атомная энергия – один из нескольких несовершенных, но необходимых вариантов, которые необходимо продвигать. 

Почему ядерная энергетика – часть ответа

Тед Нордхаус, основатель и исполнительный директор Института прорывных технологий

 В своём очерке «Ядерная энергия не станет решением климатических проблем» Эллисон Макфарлейн прибегает к расхожему стереотипу. Она утверждает, что атомная энергия не сможет внести значимый вклад в решение проблемы изменения климата, потому что у мира «нет времени» на разработку и внедрение инновационных ядерных технологий в достаточном масштабе, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Макфарлейн не уточняет, какой именно срок она имеет в виду. Однако можно прийти к умозаключению, что она говорит о стабилизации глобальных выбросов на уровне, соответствующем ограничению потепления не более чем на 1,5 или 2,0 градуса Цельсия по сравнению с доиндустриальным уровнем.

Стабилизация на отметке 2,0 градуса маловероятна, а цель ограничить потепление 1,5 градусами совершенно нелепа и неосуществима. Специалисты по моделированию энергетических систем продолжают утверждать, что это технически возможно, а такие апологеты, как Макфарлейн, говорят об этих моделях так, как будто они вполне реальны. Но практически любой сценарий предполагает невообразимо быстрое развёртывание ветряной, солнечной, аккумуляторной и передающей инфраструктуры, не имеющей аналогов и прецедентов, а также развитие широкого спектра технологий, которых сегодня, по сути, ещё нет.

Мы пока не доросли до серийного производства передовых атомных реакторов, чтобы они смогли внести существенный вклад в достижение целей по снижению выбросов, на которых настаивает Макфарлейн. Такие инновации, как зелёный водород, сталь с нулевым содержанием углерода, производство синтетических удобрений, низкоуглеродное топливо и массовое удаление углерода из атмосферы также далеки от массового внедрения. Сценарии и модели смягчения климата, соответствующие этим целям, просто не могут существенно снизить выбросы, не предполагая при этом существования большинства или всех этих технологий. Ни одна из них сегодня не является коммерчески жизнеспособной в любом масштабе.

Критики атомной энергетики, такие как Макфарлейн, часто указывают на то, сколько времени занимает строительство атомных станций и насколько они дорогостоящие, одновременно выступая против шагов, которые облегчили бы строительство атомных станций и сделали бы их менее дорогими. Сотрудники и члены Комиссии по ядерному регулированию, которую Макфарлейн возглавляла в 2012–2014 гг., часто сопротивлялись усилиям по рационализации и упрощению процесса лицензирования, несмотря на прямое указание Конгресса модернизировать систему для продвижения инноваций и учёта важных достижений последних сорока лет.

Из этого и других возражений, которые Макфарлейн выдвигает против атомной энергетики, становится ясно, что это не твердолобый прагматизм, а скорее обструкционизм. Существует очень мало технологических способов глубокой декарбонизации мировой экономики в течение этого столетия. Ядерная энергия, несомненно, является одним из них. В течение нескольких десятилетий она обеспечивала 20 процентов вырабатываемой в Соединённых Штатах электроэнергии без вредных атмосферных выбросов и с меньшей смертностью на мегаватт произведённой энергии, чем даже ветровая и солнечная энергия. Новые усовершенствованные реакторы будут на порядок безопаснее.

Они станут, со значительным отрывом, самыми безопасными энергетическими технологиями, когда-либо изобретёнными человеком.

Проблемы, с которыми столкнулась атомная энергетика в последние десятилетия, в немалой степени были созданы противниками атома, которые опирались преимущественно на идеологические постулаты, возникшие задолго до того, как изменение климата стало предметом серьёзного общественного беспокойства. При наличии инноваций и разумного регулирования все эти проблемы вполне решаемы. Политики, регуляторы и защитники окружающей среды должны признать потенциал ядерной энергетики и приступить к коммерческому освоению передовых ядерных технологий.

Мы не можем действовать, как обычно

Майкл Голэй, профессор ядерных исследовании и инженерии в Массачусетском технологическом институте

 В статье «Ядерная энергия не станет решением климатических проблем» Эллисон Макфарлейн – моя бывшая студентка – утверждает, что атомная энергетика слишком несовершенна и дорога, чтобы стать серьёзным кандидатом на решение проблемы изменения климата. Многие из её фактических наблюдений точны, но аргументы в целом неверны. Она отмечает, что последние ядерные проекты были слишком медленными и дорогостоящими, поэтому вряд ли могут сыграть важную роль в борьбе с изменением климата. Она права в том, что некоторые из них были таковыми, но ошибается, полагая, будто это неизменное свойство всех подобных проектов.

Успех проекта в атомной энергетике зависит не только от технологии, но и от политической обстановки. С 1970-х гг. политические левые во многих демократических странах позаботились о провале атомной энергетики, подорвав основы регулирования этой отрасли и способствуя её нестабильности. Заслуживающее доверия обсуждения вклада ядерных установок в смягчение последствий изменения климата невозможны, если игнорировать тот факт, что атомная энергия так дорога в значительной степени из-за законодательных препон, которые правительства воздвигли вокруг этой отрасли. Это именно то, чем занимается Макфарлейн, что поразительно, поскольку она занимала пост председателя Комиссии по ядерному регулированию.

Успех и провал атомной энергетики – это, как правило, либо накликанная беда, либо ожидаемый триумф. Когда общество сигнализирует о том, что хочет видеть успешные проекты в области атомной энергетики, они, как правило, бывают успешными. Достаточно обратиться к опыту Бельгии и Франции, где атомная энергетика обеспечивает около 51 процента и 78 процентов соответственно общего объёма генерации электроэнергии. Напротив, в Соединённых Штатах, где атомная энергетика обычно обеспечивает около 18 процентов генерируемой электроэнергии, с 1974 г. было начато строительство только двух новых энергоблоков, которые сейчас находятся пока на стадии запуска. Атомная энергетика в США стала неизлечимо дорогой, хотя технологии, по сути, те же, что и у подавляющего большинства из тех 450 ядерных реакторов, которые сегодня работают в мире.

По некоторым оценкам, у мира есть около 60 лет для декарбонизации экономики энергопотребления. Чтобы достичь успеха, нужен международный консенсус и безотлагательные меры, аналогичные тем, которые правительства предпринимают в военное время. Но если всё останется, как сегодня, скорее всего, мир потерпит фиаско.

Атомная энергия может появиться в более совершенных формах, чем те, которые преобладают ныне.

Как отмечает Макфарлейн, для реализации этих инноваций потребуются время и ресурсы. Но эта энергия является важной частью портфельного подхода «всё вышеперечисленное» к смягчению последствий изменения климата. Если возобладает пессимистический взгляд Макфарлейн на имеющиеся возможности, вероятность своевременных инициатив и успеха останется низкой, как и вероятность спасения планеты.

Будущее энергетики – ядерное

Уэйд Эллисон, почётный профессор физики и научный сотрудник Колледжа Кебла (Keble College) в Оксфордском университете 

В недавней статье «Ядерная энергия не станет решением климатических проблем» Эллисон Макфарлейн рисует мрачную картину вероятного вклада ядерной энергетики в снижение углеродных выбросов. Но она ошибается, экстраполируя неудачу атомной промышленности в последние сорок лет на её развитие в будущем, так же, как ошибалась, предсказывая, что фармацевтической промышленности потребуются десятилетия, чтобы найти вакцину от COVID-19. Чрезвычайная ситуация на планете повышает ставки в игре, а изменение климата как раз и создаёт такую чрезвычайную ситуацию.

Три широкодоступных источника энергии – это «возобновляемые источники» (ветер, гидроэлектроэнергия и солнечная энергия), ископаемое топливо и атомная энергия. Все они являются дарами природы, и только технология их использования создана человеком. Макфарлейн приветствует возобновляемые источники как не выделяющие углекислого газа энергетические технологии, готовые к внедрению уже сейчас, а не через десять или двадцать лет. Но «фермы» для сбора разбавленной энергии возобновляемых источников занимают огромные площади и уязвимы к экстремальным погодным условиям; хуже того, они ненадёжны. Посмотрите на Калифорнию и Техас, где в результате отключений и перебоев в подаче электроэнергии люди остались без света – в штате Техас это произошло при резком падении температуры, и недостаток тепла привёл к гибели около 200 человек.

Атомная энергетика, напротив, может обеспечить безопасной энергией в любое время и в любом месте. Однако Макфарлейн права в том, что с 1980 г. атомная промышленность находится в жалком состоянии, поскольку её развитию препятствует повсеместный страх перед ядерными технологиями. Он усилился после аварии на АЭС «Три-Майл-Айленд» в 1979 г., которая обошлась без человеческих жертв, но совпала с выходом фильма-блокбастера «Китайский синдром», где рассказывалось о совершенно нереальной ядерной катастрофе. Авария на АЭС «Фукусима-1» на севере Японии в 2011 г. ещё больше подорвала доверие к атомной энергии, несмотря на то, что в результате этой аварии также не было жертв. Нам необходимо снять с ядерной энергии клеймо, которое остается на ней со времён холодной войны.

Грядущие вызовы вполне вписываются в ту закономерность, которая прослеживается в попытках человечества справиться с другой чрезвычайной ситуацией общепланетарного масштаба: пандемией COVID-19. В первую очередь необходимо было найти вакцину, затем сделать её доступной на международном уровне и, наконец, убедить общественность, что вакцинация необходима. Вакцина была найдена быстрее, чем кто-либо ожидал, но её широкому внедрению по-прежнему мешают склоки по поводу интеллектуальной собственности и национализм, совершенно неуместный в условиях глобального кризиса; выступления против массового вакцинирования также остаются серьёзным препятствием.

Ядерная энергия – это не вакцина для борьбы с изменениями климата, но важный компонент для сокращения выбросов углерода в необходимых масштабах.

В качестве первого шага нужно остановить нелогичное закрытие существующих атомных станций и начать строительство новых станций традиционной конструкции. Как только появятся небольшие реакторы заводского производства, правительствам и компаниям надо наладить их массовое производство, чтобы заменить ими станции, работающие на ископаемом топливе. Здесь мы вполне можем столкнуться с проблемой, которую наблюдали при распространении вакцин: более зажиточные и богатые страны в целом не торопятся обеспечить доступность прививок в более бедных странах. Вопрос о том, согласятся ли инвесторы предоставить ядерные реакторы странам, у которых недостаточно средств, чтобы их себе позволить, остаётся открытым – хотя, как и в случае с глобальной пандемией, неспособность сделать это в конечном итоге негативно скажется на людях во всём мире.

Кроме того, необходимо преодолеть страх перед атомом, который укоренился глубже в сознании людей, чем страх перед вакцинами. Капитаны атомной индустрии должны работать над тем, чтобы обратить вспять широко распространенное мнение, будто ядерная энергия опасна, жутковата и трудна для понимания. На самом деле, это важный компонент естественного мира, а в сфере здравоохранения ядерные технологии, по крайней мере, уже общепризнаны как благотворные благодаря работе Марии Кюри. «Углеродная нейтральность к 2050 г.» – это политический лозунг, упускающий из виду важнейший вопрос о том, как мир сможет добиться столь амбициозной цели. Ядерная энергия – важная часть ответа. Ради будущего наших детей мы должны постараться укрепить к ней доверие.

Ответ Макфарлейн

Эллисон Макфарлейн, профессор, директор Школы государственной политики и глобальных отношений гуманитарного факультета Университета Британской Колумбии (Канада). Ранее была председателем Комиссии по ядерному регулированию США

Основной тезис моей статьи в том, что вызовы, связанные с вводом в эксплуатацию значительного количества современных ядерных реакторов, настолько значительны, что эта технология не сможет повлиять на изменение климата в ближайшие десять-двадцать лет. Армонд Коэн, Кеннет Луонго, Уэйд Эллисон, Майкл Голэй и Тед Нордхаус не согласны с моими доводами. Но никто из них не оспаривает конкретно этот главный тезис.

Их критика включает ряд некорректных утверждений. Голэй заявляет, что у человечества есть шестьдесят лет для «декарбонизации мировой энергетики», тогда как в отчёте Международной группы экспертов по изменению климата от 2021 г. говорится о тридцати годах максимум. Эллисон объясняет веерное отключение электричества 2021 г. в Техасе недееспособностью возобновляемых источников энергии, тогда как на самом деле виноваты в этом были, прежде всего, промерзшие газопроводы. Наконец, Нордхаус ошибочно утверждает, будто Комиссия по ядерному регулированию (NRC) сопротивляется упрощению процесса лицензирования. Это не так. Действительно, NRC оптимизировала двухэтапный процесс лицензирования в ответ на жалобы промышленников, и она находится на продвинутой стадии разработки правила лицензирования для современных реакторов.

Трое респондентов (Голэй, Эллисон и Нордхаус) обвиняют противников ядерной энергетики в её бедах. Однако реальный источник проблем – это стоимость: ядерная энергетика живёт или умирает благодаря экономике. Голай, Коэн и Луонго, по крайней мере, признают высокую стоимость и длительные сроки ввода новых станций в эксплуатацию. Рассмотрим, например, судьбу двух реакторов Westinghouse AP-1000 в Южной Каролине, строительство которых было отменено в 2017 г. после того, как они были на две трети завершены и лицензиаты уже вложили в них 4,7 млрд долларов. Объясняя это решение, компания South Carolina Electric & Gas Co. заявила, что проект стал «непозволительно дорогим». Многие американские штаты (и правительства других стран) отпустили свои рынки электроэнергии в свободное плавание, и в этих странах новые атомные станции не были запущены, потому что капитальные затраты на них должен нести частный сектор, а не налогоплательщики. Новые атомные станции возможны только в том случае, если налогоплательщики сочтут затраты разумными.

Что касается вклада атомной энергетики в сокращение выбросов углерода в будущем, остаётся неясным, смогут ли реакторы с новой конструкцией быть рентабельными. Некоторые из рецензентов моей статьи утверждают, что меньшие по размеру АЭС могут быть экономичными за счёт больших масштабов производства. Но эти малые станции зачастую не так уж малы: например, установку Natrium компании TerraPower, которую планируют построить в штате Вайоминг, часто называют малым модульным реактором, приветствуя его строительство. Но этот реактор будет вырабатывать 345 мегаватт, то есть это средняя по размеру установка, а планируемое хранилище энергии добавит ещё 155 мегаватт к её мощности и увеличит занимаемую ею площадь. Как и TerraPower, многие компании, разрабатывающие новые ядерные реакторы, добавляют накопители энергии к своим реакторным системам, чтобы удовлетворить основную потребность коммунальных предприятий: слежение за нагрузкой или способность увеличивать или уменьшать мощность по первому требованию. Разумеется, такие хранилища также приведут к увеличению затрат.

Коэн и Луонго утверждают, что новые реакторы «можно … массово производить на заводах», но это не подтверждено. Попытка компании Westinghouse осуществить «модульное строительство» на заводе в Лейк-Чарльзе, штат Луизиана, в значительной степени способствовала банкротству компании, так как сварные модули, произведённые на заводе, пришлось заново сваривать на площадке реактора. Заводское производство реакторов связано с уникальными вызовами, поскольку строительство АЭС требует такого уровня контроля качества, которого просто нет в большинстве других отраслей промышленности, и на то есть веские причины. Ядерная авария может привести к огромным экономическим и экологическим потерям, в чём мир убедился во время аварии на АЭС «Фукусима» в Японии в 2011 году.

Утверждение Нордхауса о том, что реакторы нового образца будут «на порядок безопаснее» существующих АЭС, также остаётся недоказанным. Массовое производство реакторов нового образца не налажено, и многие существуют только на бумаге и в виде компьютерных моделей. Только когда будут построены полномасштабные новые станции, инженеры смогут понять все проблемы безопасности, возникающие при использовании новых конструкций. А такие станции стоят запретительно дорого для большинства инвесторов.

В дополнение к неопределённости, которая сохраняется в отношении стоимости этих реакторов нового образца, топливо, которое они требуют, также может оказаться слишком дорогим. Как правильно отмечают Коэн и Луонго, «обогащение урана стоит дорого», и для большинства этих проектов требуется уран, обогащённый до уровней выше того, который используется на существующих станциях. На данный момент ни один объект, принадлежащий США, не может обеспечить такой уровень обогащения. Таким образом, возникает проблема курицы и яйца: никто не хочет оплачивать строительство такого завода, если нет гарантированной клиентской базы, и никто не хочет оплачивать строительство новых реакторов, работающих на обогащённом уране, если нет поставок необходимого топлива.

Коэн и Луонго также справедливо отмечают, что усовершенствованные реакторы «потребуют нового управления ядерной энергетикой», и утверждают, что, если Соединённые Штаты будут и дальше выдавливаться с этого рынка Россией и Китаем, они не смогут оказать на него большого влияния. Однако США остаются одной из главных ядерных держав, и трудно себе представить, что Вашингтон не сохранит право голоса в управлении мировой атомной индустрией.

Влияние Америки в большей степени зависит от способности страны поддерживать свой статус доверенного партнёра, а не от поддержки активного производства новых технологий атомной энергетики.

К сожалению, в дебатах по поводу атомной энергетики каждый, кто критикует какой-либо аспект этой индустрии, часто обвиняется в антиядерной ориентации, а всех, кто в чём-то поддерживает атомную энергетику, упрекают в продвижении интересов производителей. Такое навешивание ярлыков никому не приносит пользы и препятствует научно обоснованным дебатам. Для сторонников ядерной энергетики опасно, когда она рассматривается в чёрно-белых тонах – как нечто, что эксперты должны либо решительно поддерживать, либо категорически не поддерживать, потому что такой подход не оставляет места для разумной критики, препятствуя росту и совершенствованию технологий. Заявления разработчиков и поставщиков ядерных реакторов требуют изучения. Будут ли эти станции производить электроэнергию чисто, дёшево, безопасно и с минимальными отходами, как утверждается? Поскольку на карту поставлено так много, чиновники и инвесторы должны знать, насколько обоснованы эти заявления, прежде чем планировать строительство новых АЭС. Сегодня атомная энергетика играет важную роль в электроснабжении, поскольку не производит углеродных выбросов. Однако то, какую роль она будет играть в будущем, отчасти зависит от её способности выдерживать экспертные расследования.

 

Ссылка: https://globalaffairs.ru/articles/yadernyj-podhod/

 

 

 

Работа в жарких и потенциально влажных условиях создает риски для здоровья и благополучия, которые будут увеличиваться по мере потепления планеты.Было высказано предположение, что рабочие могут адаптироваться к повышению температурыпри переносесмены с полудня на более прохладные часы.Авторы использовали данные реанализа, чтобы показать, что в нынешних условиях таким способом можно компенсировать примерно 30% глобальных потерь рабочей силы.Тем не менее, отмечается, что этот конкретный потенциал адаптации к рабочей смене теряется со скоростью около 2% на градус глобального потепления, поскольку воздействие тепла ранним утром повышается до небезопасных уровней при непрерывной работе, а потери производительности труда ускоряются при более высоких уровнях потепления.Эти результаты подчёркивают важность поиска альтернативных механизмов адаптации для обеспечения безопасности работников, а также важность ограничения глобального потепления.

Ссылка: https://www.nature.com/articles/s41467-021-27328-y

 

 

Ожидается, что глобальное потепление повлияет не только на средние температуры, но и на их изменчивость, существенно изменив экстремальные климатические условия. Авторы показывают, что вызванные деятельностью человека изменения во внутренней межгодовой изменчивости температуры, как ожидается, выйдут из естественного диапазона к концу XXI века в крупных ансамблях модельных результатов, полученных в рамках сценария сильного глобального потепления. Различные изменения глобально усреднённой региональной изменчивости температуры от модели к модели могут быть объяснены компромиссом между резким увеличением изменчивости на тропической суше и её значительным уменьшением в высоких широтах, как это показано в большинстве моделей. Такой широтный характер изменения изменчивости температуры согласуется с потерей морского льда в высоких широтах и ​​изменениями растительного покрова в тропиках. Инструментальные данные в целом соответствуют этой формирующейся структуре, но имеют пробелы в данных по ключевым регионам. Реконструкции палеоклимата косвенно подтверждают смоделированные величину и распределение изменчивости температуры. Представленные результаты акцентируют вниманиена необходимости срочных мер по смягчению последствий климатических изменений, чтобы избежать беспрецедентных изменений температурных колебаний.

Ссылка: https://www.nature.com/articles/s41467-021-27515-x

ООН, 13 дек – РИА Новости. Россия считает неприемлемым проект резолюции Нигера и Ирландии по климату и безопасности, заявил на заседании СБ ООН постпред РФ при организации Василий Небензя.

В понедельник Россия наложила вето на этот проект, против него также голосовала Индия. Китай при голосовании воздержался. Остальные члены СБ ООН голосовали за резолюцию. "Для России распространенный проект резолюции по климату и безопасности неприемлем", - сказал Небензя.

В число соавторов резолюции вошли еще 113 стран. Россия неоднократно скептически высказывалась в СБ ООН о связи между проблемой изменения климата и конфликтами.

По словам Небензи, принятие резолюции стало бы миной замедленного действия, которая позволила бы включать в повестку заседаний СБ ООН любую страну, "если она кому-то покажется неугодной". "Повод найти будет легко. Проблемы из-за климата ощущаются по всему миру", - пояснил постпред РФ.

Небензя подчеркнул, что реальные климатические исследования – прерогатива ученых. "Поручать политическим сотрудникам наспех делать некие выводы, которые приведут к вмешательству во внутренние дела, проще, чем укреплять систему мониторинга и раннего реагирования на стихийные бедствия в развивающихся странах без политической подоплеки", - указал он.

Авторы проекта заявляют, что "Совет безопасности неоднократно подчеркивал необходимость того, чтобы ООН, региональные организации и государства-члены принимали во внимание… воздействие неблагоприятных последствий изменения климата на их деятельность, программы и стратегии" в странах. Речь, в частности, идет о регионе бассейна озера Чад, Сомали, Дарфуре, Южном Судане, Мали, Демократической Республике Конго, а также Западной и Центральной Африке, Кипре и Ираке.

Как отмечается в тексте, СБ ООН намерен принять во внимание стратегии урегулирования конфликтов, включающие информацию о последствиях изменения климата для ситуации в сфере безопасности. В проекте также говорится, что СБ ООН просит генерального секретаря организации "включить во всеобъемлющие стратегии предотвращения конфликтов ООН в качестве центрального компонента риски для безопасности, связанные с климатом".

Согласно тексту, СБ ООН также просит генсека представить доклад о воздействии изменения климата на безопасность. В проекте отмечается, что СБ ООН призывает к разработке онлайн-платформ, предоставляющих государствам ООН доступ в реальном времени к климатическим данным. Согласно тексту, Совбез призвал бы специальные политические миссии и миротворческие операции ООН учитывать последствия изменения климата для безопасности в своих оценках и деятельности по предотвращению конфликтов.

 

Ссылка: https://ria.ru/20211213/oon-1763531615.html

 

 

 

Ученые Университете Иллинойса в США обнаружили, что тундровые пожары, которые участились в последние годы, ускорили разрушение вечной мерзлоты в Арктике. Об этом сообщается в статье, опубликованной в журнале One Earth.

Исследователи проанализировали спутниковые и аэроснимки арктической Аляски, охватывающие семь последних десятилетий, чтобы рассчитать темпы формирования термокарстов. Термокарсты возникают при оседании почвы и грунта в результате вытаивания подземного льда, которое должно усиливаться при потеплении. Моделирование на основе машинного обучения позволило оценить относительный вклад в этот процесс климатических изменений, тундровых пожаров и особенностей ландшафта.

Частота появления термокарстов в арктической Аляске увеличилась на 60 процентов начиная с 1950-х годов. Несмотря на то что основным фактором было изменение климата, тундровые пожары сыграли непропорционально большую роль. В затронутой огнем тундре термокарсты стали встречаться в девять раз чаще. В целом пожары охватили лишь 3 процента арктического ландшафта, но отвечают за 10,5 процента термокарстов.

Как заключают авторы работы, в совокупности их результаты предполагают, что изменение климата и лесные пожары будут совместно ускорять появление термокарстов по мере глобального потепления в этом столетии.

 

Ссылка: https://lenta.ru/news/2021/12/13/arctic/

При таянии вечной мерзлоты на так называемых едомах — возвышенностях Восточной Сибири, богатых органическим материалом, — выделяется большое количество чрезвычайно активного парникового газа — закиси азота N₂O. Такой вывод сделали финские, российские и немецкие ученые, опубликовавшие соответствующую статью в журнале Nature Communications.

Едомные возвышенности занимают территорию, исчисляемую миллионами квадратных километров в Северном полушарии, и считаются источником сразу нескольких парниковых газов — в основном метана. Выбросы закиси азота прежде не вызывали сильного беспокойства. Закись азота обычно производится микробами в почве. И хотя этого газа в атмосфере не так много, как углекислого газа и метана, он оказывает гораздо более значительное влияние на повышение глобальных температур: в этом смысле его действие почти в 300 раз превосходит эффект от углекислого газа.

Исследователи из Университета Восточной Финляндии вместе с коллегами из других стран изучили долины рек Лена и Колыма на северо-востоке Сибири и обнаружили, что по мере таяния вечной мерзлоты по краям рек выделяется в 10-100 раз больше закиси азота, чем обычно ожидается при таянии вечной мерзлоты. Дело в том, что по мере оттаивания почвы популяции микробов, продуцирующих N₂O, растут, а популяции микробов, потребляющих N₂O, наоборот, сокращаются. Это приводит к изменениям во всем азотном цикле и означает, что все большее количество закиси азота выводится наружу. Хотя выбросы закиси азота из тающей вечной мерзлоты поначалу росли весьма медленно, за последние десятилетия они стали быстро увеличиваться.

 

Ссылка: https://www.gazeta.ru/science/news/2021/12/13/n_17003911.shtml

 

 

Президент РАН рассказал, как будут приоткрывать предприятия закрытых городов

Общее собрание РАН в этом году пройдет в очно-заочном формате — пандемия накладывает свои особенности на жизнь академии. Коронавирусу будет посвящена и основная часть научных докладов, которые прозвучат 14–15 декабря. Однако другие вопросы, касающиеся зарплат, оттока из страны молодых ученых и способов их возвращения, тоже пока никто не отменял. Тема справедливости стала, пожалуй, основной в нашей беседе с президентом РАН Александром Сергеевым накануне ОС. Поговорили мы также и о магнетизме науки, о ее «светлых» и «темных» территориях.

Зарплату по зиме считают

— Александр Михайлович, знаю, что формирование зарплат ученых уже несколько лет не входит в компетенцию Российской академии наук, но все-таки интересно, что вы об этом думаете? Решен ли уже окончательно вопрос с распределением фонда заработной платы среди научных сотрудников? Им увеличили оклады до 200 процентов от средней заработной платы по региону, как того требовал президент страны?

— Здесь, в принципе, все понятно: речь шла не о минимальной бюджетной ставке отдельно взятого научного сотрудника (как поначалу решили многие), а о средней зарплате по институту. В институте, как и в целом в науке по стране, кто-то получает больше 200 процентов, кто-то меньше, а в целом выходит так, как требовал президент.

— Получается, что указ гаранта сыграл на руку только начальству, а рядовые сотрудники 200-процентной прибавки не увидели?

— Давайте не будем называть тех, кто получает больше, начальством. Это не директора и не их заместители — те в статистике научными сотрудниками даже и не считаются. Речь в основном идет о ведущих докторах наук, которые в значительной степени обеспечивают себя грантами, хоздоговорными работами. Конечно, они получают больше, чем рядовой младший научный сотрудник.

Я еще раз напоминаю, 200 процентов — это не одно бюджетное финансирование от министра науки. Это суммарное финансирование — от министра, от хоздоговора с какой-нибудь крупной компанией, плюс то, что ученый выиграл грант, например, в РНФ (Российском научном фонде. — Авт.). Это все, просуммированное по институту, поделенное на число научных сотрудников, работающих на полной ставке, и должно дать 200 процентов по региону.

— Это ли имел в виду Путин в 2012 году, когда издавал указ об увеличении зарплаты ученым, педагогам и медицинским сотрудникам в два раза?

— Я не думаю, что там обсуждались детали реализации. Речь шла, конечно, о подъеме до 200 процентов средней зарплаты по институту. В целом мера правильная и, в контексте нашего разговора, справедливая. Но как только дело доходит до распределения в конкретном коллективе, часть работников воспринимает ее как относительно несправедливую. И это не только в научном коллективе.

В поселке Нижегородской области, где у меня дом, по соседству живет учительница начальной школы. Так вот, в зависимости от средней зарплаты по региону в школе средняя зарплата должна составлять 35 тысяч рублей. Время от времени у нас происходит разговор. «Скажите, — говорю я, — 35 тысяч — это же много для нижегородской деревни, где люди и за 20 тысяч зарплаты сражаются?» Но оказалось, она их не получает — что-то около тех же 20 тысяч, работая на полной ставке. Так и в науке — большая часть ученых разводит руками и говорит — мы не получаем обещанных 200 процентов, а меньшая часть людей получает и побольше, но молчит.

— Разве это правильно?

— Слушайте, ну, всеобщей справедливости не может быть, да и не должно быть. Это задача администрации института — заботиться о справедливом распределении зарплат внутри и разъяснять решения сотрудникам.

— То есть этот вопрос уже окончательно закрыт, всем все разъяснили?

— Основная проблема осталась только в регионах, где научный народ не очень понимает, почему при равной компетенции за работу одного уровня с москвичами они должны получать в два раза меньше (ведь им прибавили до 200 процентов от средней заработной платы по их региону, а это, к сожалению, очень сильно отличается от московских зарплат). Научная продукция должна оцениваться не по региональным, а по федеральным меркам.

— Вы сейчас что-то делаете для того, чтобы нивелировать это неравенство?

— Пока по регионам эта задача не решается.

— Что мешает?

— Давайте лучше поговорим про опосредованные решения для этой задачи. К примеру, только в регионах сейчас создаются научно-образовательные центры (НОЦы). Это дополнительный канал федерального финансирования плюс возможность привлекать средства от региональной промышленности. В ближайшее время, я надеюсь, руководители регионов получат наконец легальные возможности вкладывать средства местных бюджетов в науку и высшее образование. Конечно, по справедливости надо было бы, чтобы уже сегодня в том же Екатеринбурге или Новосибирске научные сотрудники получали бы не по 200% от средней зарплаты по региону, а, к примеру, 300, но этого нет.

— А вы считаете, что должно быть?

— Конечно! Я не понимаю, почему в новосибирском Академгородке — сильнейшем научном центре страны — люди должны получать меньше, чем москвичи.

Даешь молодежь!

— Вот потому и жалуются молодые ученые президенту страны на маленькие зарплаты, как сделала в начале этого года Анастасия Проскурина из Новосибирска. А не дождавшись повышения, уезжают за границу.

— Что касается молодежи, у них сейчас появилось много возможностей для получения дополнительного финансирования. Одна из них — участие в различных программах и конкурсах. Есть президентские стипендии для молодых ученых, есть гранты.

— То есть — не ленись, и гранты тебе обеспечены?

— Да. Есть еще и аспирантские стипендии. Понятно, что базовая стипендия у аспиранта от министерства — в районе 8 тысяч... Но вот взять, к примеру, Сколтех (Сколковский институт науки и технологий. — Авт.). Там аспиранты получают стипендию по 85 тысяч рублей. Есть еще один пример — создающийся в Сарове Национальный центр физики и математики. В нем заинтересован «Росатом», который готов платить по 55 тысяч рублей магистрам и еще больше — аспирантам. Это как раз говорит о том, что за высокую стипендию надо конкурировать.

— Но вы привели всего два положительных примера, а этого очень мало на такую огромную страну, как Россия. Тем более что по «Сколково» имеются далеко не однозначные мнения относительно научных работ.

— Существует расхожее мнение, что у «Сколково» результатов мало? Вы спросите об этом Александра Кулешова — ректора Сколтеха. Он вам прочитает интересную лекцию о науке в «Сколково». Он недавно подарил мне один из номеров журнала Nature, часть которого в связи с 10-летием Сколтеха была посвящена достижениям российских ученых. Так что кто как смотрит... К тому же не секрет, что в «Сколково», или точнее — в Сколтехе, в котором имеется самое современное оборудование, есть сборные команды, там пользуются услугами ученых, которые работают в разных местах и имеют двойные или тройные аффилиации.

— Какие работы Сколтеха вы могли бы отметить как физик?

— Там, например, есть передовое направление, связанное с цифровым проектированием новых материалов, там неплохо представлен искусственный интеллект.

— Но в других вузах, некоторые из которых даже возглавляют национальный рейтинг, тоже развиваются эти направления, почему же такая разница в стипендиях?

— Давайте возьмем для примера другой институт — Высшую школу экономики. Это сильный институт? Очень сильный, по-моему! Кроме того, что он в свое время выстроил хорошие отношения с заказчиками работ, он является подведомственным институтом при правительстве и имеет от него прямое финансирование. Насколько я знаю, у них даже по Москве уже не 200 процентов зарплата, а 300. Это очень хороший уровень работы, который говорит о том, что ВШЭ востребована. Причин тому может быть несколько — сильное руководство, особое внимание власти. Вот и «Сколково» создавалось как некая наша витрина, как институт, который должен конкурировать на международном поле. Потому, видимо, и появились разного рода преференции.

— И все-таки одного-двух институтов очень мало для того, чтобы остановить утечку мозгов из страны.

— Опять вы о справедливости... Всем сестрам по серьгам — это конечно, хорошо. Но ведь студенты перемещаются не только из Москвы за границу, но также и в Москву из регионов, которые чахнут. Спрашивается — это оптимальная модель развития страны? Есть, конечно, по этому поводу дискуссия. Кто-то резко против этого, а другие говорят: для того чтобы ученые не уезжали за рубеж, пусть хоть Москва их задержит. В Москве в ряде вузов — лучшие условия для работы. А если все будут на среднем уровне, кто тогда останется даже в Москве? Как можно уйти от такой миграции ученых в свободном обществе? Сегодня все ищут для себя лучшие условия для работы и жизни.

— То есть идет постепенный отток — из регионов в Москву, из Москвы — на Запад?

— Несомненно. Вектор утечки молодых мозгов все еще направлен на Европу.

— Есть ли способы прекратить этот процесс?

— Люди остаются, когда их что-то притягивает. В науке в первую очередь должна быть интересная работа. Нормальные условия для жизни, определенный уровень благосостояния для многих уже — второй вопрос. То есть мы должны предлагать яркие региональные якорные проекты, создавать институты, лаборатории, которые сдержат эту волну. Это понимают все, но это трудновыполнимо.

Магнетизм науки

— Можете ли вы сегодня назвать уже существующие «якоря» для молодых ученых?

— Если взять Сибирское отделение РАН, я бы выделил Новосибирск и Томск, где существуют десятки ведущих институтов. Это два исторически сложившихся научных центра высшего уровня. На особом уровне стоят и Иркутск с Красноярском. Иркутская наука, с одной стороны, в основном спроецирована на Байкал, его экологические проблемы. Но есть здесь и один проект, который задумывался как один из первых проектов мегасайенс в стране — это Гелиофизический центр, который там начал строиться. У него — несколько площадок на территории области и в Бурятии, на которых уже частично поставлено оборудование для мониторинга состояния Солнца и солнечно-земных связей.

Красноярский край у нас выделяется серьезной космической тематикой благодаря расположенному в Железногорске предприятию ИСС им. Решетнева — предприятия, ответственного за создание системы ГЛОНАСС и других спутников. Там очень серьезная школа, которая готовит хорошие кадры для космической промышленности. Есть в Красноярском научном центре еще одно ведущее направление — изучение лесов, о котором все говорят сейчас в связи с депонированием углерода. Его возглавляет Институт леса.

Интересно, но иногда мы наблюдаем притяжение ученых в самые неожиданные точки. К примеру, трудно было предположить, что численность ученых будет расти в Якутии. Кроме того, там наблюдается рост местного населения за счет хорошего уровня рождаемости и людей, которые приезжают туда на добывающие предприятия.

— А за счет чего растет численность ученых?

— Якутские ученые очень активны в науке и образовании. За счет этого их Северо-Восточный федеральный университет им. Амосова оказался во главе НОЦа, координируя деятельность коллег из Якутии, Камчатки, Магадана, Сахалина и Чукотки.

Ну и, конечно, людей привлекают в Якутию суперинтересные проекты по изучению вечной мерзлоты и ее деградации, по «оживлению» мамонта. Конечно, реалистичность планов по мамонтам вызывает вопросы, но есть, к примеру, и обнадеживающие проекты. К примеру, несколько лет назад наши ученые извлекли из мерзлоты семена растений, запасенные сусликом, жившим более 30 тысяч лет назад, и их удалось вернуть к жизни. Есть в наукограде Пущино лужайки, засаженные этой древней травой. Не так давно были успешные работы по оживлению первых животных — червей-нематод, добытых из вечной мерзлоты, возрастом несколько десятков тысяч лет.

Мегасайенс за рубежом

— Это все очень интересно. Если на исследование вечной мерзлоты и «оживление» семян фонды выделяют гранты, почему буксуют другие не менее важные проекты? К примеру, до сих пор не заработал в полную силу главный оптический телескоп нашей Специальной астрофизической обсерватории РАН в Карачаево-Черкесии?

— Года три назад нам вернули из Лыткарина (Лыткаринский завод оптического стекла (ЛЗОС). — Авт.) после восстановления большое зеркало этого телескопа. Но при монтаже выяснилось, что есть все-таки дефект в его геометрии. Надеялись, что погрешности могут быть устранены последующей обработкой полученного изображения или при помощи адаптивных, дополнительных зеркал.

— То есть новой реконструкции этого зеркала уже не будет?

— Обсуждается реконструкция на заводе в Лыткарине.

Ну а с другой стороны, не у каждой страны есть свои уникальные установки. Астрофизический инструментарий с уникальными параметрами лучше делать вскладчину в Чили или на Гавайях, где астроклимат существенно лучше нашего.

— Да, но наши ученые так и не стали, к примеру, членами ESO (Европейской южной обсерватории) в отличие от других 17 стран. Таким образом их лишили возможности работать на «Очень большом телескопе» (Very Large Telescope), появившемся у этой обсерватории в Чили и имеющем наибольшую разрешающую способность среди всех оптических телескопов мира.

— Это вопрос участия страны в проекте, взносы в который исчисляются в сотнях миллионов долларов.

— Насколько я знаю, от нас требовалось найти 150 млн долларов...

— Это сумма для вступительного взноса, ежегодные взносы затем — еще около 10 миллионов.

Правда, как правило, значительная часть этих денег остается в стране-участнице на изготовление оборудования для обсерватории.

Когда встает вопрос нашего участия в том или ином крупном проекте, всегда идут споры: что важнее. В свое время мы «вошли» в ЦЕРН (Европейскую организацию по ядерным исследованиям, обладающую Большим адронным коллайдером. — Авт.). Но в мире есть много других установок класса мегасайенс, в которых нам также хотелось бы участвовать. Начинается конкуренция между учеными...

Сейчас мы рассматриваем вопрос вхождения в группу исследователей современного детектора нейтрино в Японии — «Гипер-Камиоканде». За это ратуют представители физики высоких энергий. Ежегодный взнос туда предполагается в размере около миллиона долларов....

— Как определяется приоритетность входа в тот или иной зарубежный проект? Кто решает, что для нашей науки актуально, а что — не очень?

— Формально — Министерство науки, но инициатива может исходить с разных сторон.

Таким образом, решение по детектору нейтрино сейчас зреет, а с Южной европейской обсерваторией пока ждем. Но это не значит, что мы на ней совсем не можем работать. Отдельные институты имеют возможность ставить там свои эксперименты, участвуя в объявленных международных конкурсах, доказывая, что те или иные наблюдения звездного неба интересны не только им, но и другим странам. Так работают сейчас на ESO Институт прикладной физики РАН, Институт космических исследований РАН и другие.

— Какие еще мегасайенс установки за рубежом привлекают наших ученых?

— Я бы выделил европейский проект «Инфраструктура экстремальных световых полей», базирующийся в Чехии, Венгрии и Румынии. Это три сверхмощных лазера. У них разные предназначения, но все три объединены одной идеей — их приоритет не энергия в лазерном импульсе, а световая мощность и яркость. У нас в России тоже строится подобный лазер XСЕLS. Длительность действия его импульса — всего около 10 фемтосекунд, но сам луч, бьющий в мишень, обладает сверхвысокой интенсивностью, что позволяет получать новую физику: в вакууме при фокусировке таких полей можно генерировать вещество-антивещество, создавать экстремальные состояния вещества с ранее не изученными свойствами.

Как отделить «темную» часть от «светлой»

— Александр Михайлович, а как обстоят дела с более энергетическим, мегаджоульным лазером, который уже несколько лет строится в Сарове?

— Вы — о лазерной установке нового поколения? Пока начало ее эксплуатации отнесено на вторую половину десятилетия. Ее основа — 10-метровая сферическая камера, в которую будут направлены 190 (!) лазерных лучей для достижения условий для термоядерного взрыва, уже готова и опережает проект в целом. Американский аналог — лазер NIF в Ливерморе уже работает около 10 лет. Частично он используется для военной программы по моделированию термоядерной бомбы, частично — для создания нового источника энергии. Такие же установки уже есть во Франции и Китае.

— Лазерная установка в Сарове могла бы стать российским проектом мегасайенс, к которому притягивались бы ученые из нашей страны и из-за рубежа?

— В принципе, да. Нечто подобное делается сейчас на NIF: есть уникальная установка по закрытой тематике, которая на какое-то время отдается для экспериментов по открытой тематике. До 2014 года мы почти успели договориться с американцами по взаимному использованию установок в атомных центрах с целью проведения гражданских экспериментов. Но после 2014 года, как вы знаете, время нашего братания с американцами закончилось и все программы остановились.

— Центр физики и математики в Сарове должен стать еще одной попыткой создать похожую открытую зону?

— Безусловно. Этот совместный проект Росатома, РАН и МГУ — интересная и сильная идея. Есть закрытые города — Саров и Снежинск, однако молодежь едет работать в них не очень охотно, потому что работа там сопряжена с определенными ограничениями в плане будущих путешествий. Идея отделить «темную», закрытую часть тематики таких городков от «светлой», приоткрыть на предприятиях этих городков то, что можно, для гражданской тематики, высказывалась давно, еще в 90-е годы.

— Что, если гражданские ученые подглядят в наших научных комплексах что-то секретное?

— Это вопрос правильной организации работы. Имеющиеся уникальные установки должны работать и на открытую науку. А потом, вы же сами понимаете, что «темная» часть науки будет относительно сокращаться в объемах по мере «взросления» человечества, хоть текущий политический момент и не внушает большого оптимизма.

— Чем могут быть интересны для гражданских ученых закрытые установки в Сарове?

— Мощный лазер может быть использован для моделирования процессов в звездах и планетах — так называемая лабораторная астрофизика. Генератор сверхсильных магнитных полей интересен для изучения характеристик новых материалов и микроструктур. На высокопроизводительном суперкомпьютере можно создавать цифровые двойники и системы доверенного искусственного интеллекта. Для тестирования радиационной стойкости приборов в космических условиях будет создан уникальный ускоритель различных ионов. Одновременно такой ускоритель — мечта для медиков, которые лечат онкологию облучением ионами. Для адронной терапии в зависимости от локализации опухоли необходимы разные сочетания ионов — пожалуйста, приезжайте и работайте.

Надо понимать, что времена сейчас изменились, основная борьба в мире идет не за военный паритет — он, благодаря в том числе нашей науке, обеспечен, а за паритет в области новых технологий. Мы должны создавать такие центры, которые будут генерировать знания и вбрасывать в жизнь новые технологии.

 

 Ссылка: https://www.mk.ru/science/2021/12/13/aleksandr-sergeev-temnaya-storona-nauki-budet-sokrashhena-v-obemakh.html

 

 

 

Вручение премий традиционно сопровождалось чтением лекций нобелевскими лауреатами. Как известно Нобелевская премия по физике в 2021 году была присуждена за «новаторский вклад в понимании комплексных физических систем». Сюкуро Манабе и Клаус Хассельман удостоились Нобелевской премии за «физическое моделирование климата Земли». В свою очередь Джорджио Париси получил награду "За открытие взаимодействия беспорядка и флуктуаций в физических системах от атомных до планетарных масштабов". Чтение лекций в этом году прошло в режиме видеоконференций. С содержанием выступлений нобелевских лауреатов по физике за 2021 г. можно ознакомиться по нижеприведённой ссылке.

Ссылка: https://www.nobelprize.org/prizes/physics/2021/hasselmann/lecture/

 

С учётом беспрецедентных темпов глобального потепления в последние десятилетия, вопрос о том, является ли антропогенное изменение климата необратимым, становитсяочень важным.Основываясь на идеализированном увеличении концентрации CO2 до 1468 ppm и экспериментах с симметричной моделью снижения, авторы показали, что внутритропическаязона конвергенции не реагирует линейно на воздействие CO2, но демонстрирует сильное гистерезисное поведение.В то время как местоположение внутритропической зоны конвергенции минимально меняется во время периода нарастания содержания СО2, она резко перемещается на юг, как только начинает снижаться концентрация СО2, и её центр в конечном итоге находится в Южном полушарии во время периода спада.Такой гистерезис внутритропической зоны конвергенции связан с задержками в глобальном обмене энергией между тропиками и внетропической зоной.Запаздывающий обмен энергией объясняется двумя различными гистерезисными характеристиками атлантической меридиональной термохалиннойциркуляции и более медленным потеплением / охлаждением в Южном океане.Авторы также предположили, что гистерезис внутритропической зоны конвергенции может приводить к гистерезису в региональных гидрологических циклах.

Ссылка: https://www.nature.com/articles/s41558-021-01211-6

 

 

Cессия, посвященная тематическому месяцу Года науки и технологий «Август. Климат и экология», прошла на площадке Конгресса молодых ученых. Участниками дискуссии стали ученые, представители бизнеса, университетов и научных организаций, эксперты в области климатологии. На встрече обсудили проблемы изменения окружающей среды.

Советник Президента Российской Федерации, специальный представитель Президента по вопросам климата Руслан Эдельгериев отметил, что экология имеет первостепенное значение для всех сфер жизни.

«Мы видим спекуляцию на теме изменения климата и политизацию этого процесса. Для того чтобы предупреждать возможные фальсификации, во главе угла при изучении вопроса должна стоять наука», — поделился мнением Руслан Эдельгериев.

Советник Президента РФ напомнил, что в 2021 году Владимир Путин подписал указ о создании Федеральной научно-технической программы в области экологического развития и климатических изменений до 2030 года, обеспеченной финансовыми ресурсами в размере 34 млрд рублей.

Глава Минобрнауки России Валерий Фальков отметил вклад университетов и академических институтов в решение задач, связанных с вопросами зеленой энергетики и декарбонизации экономики.

По его словам, за последние годы у экспертного сообщества в области климата и экологии сформировался запрос на создание национальной недискриминационной системы мониторинга парниковых газов.

«В мире такие системы формируются в Европе, Северной Америке и Китае, и нашей стране она нужна в равной степени. Поэтому в Год науки и технологий Министерство науки и высшего образования РФ запустило пилотный проект по созданию карбоновых полигонов, которые направлены на решение трех задач: сбор достоверных данных об углеродном балансе разных типов экосистем и создание единой базы таких данных, постройку карбоновых ферм, которые обеспечат повышенную секвестрацию углекислого газа из атмосферы, и подготовку кадров для сферы климата», — рассказал Валерий Фальков.

Глава ведомства добавил, что в этом году начали работать карбоновые полигоны в 9 регионах. Это Калининградская область, Московская область, Краснодарский край, Чеченская Республика, Тюменская область, Новосибирская область, Свердловская область, Сахалинская область, Республика Татарстан. В ближайшее время сеть полигонов будет расширена до 16 регионов. Важно, что все полигоны создаются на принципах частного и государственного партнерства, то есть средства на их создание поступают не только из госбюджета, но и от бизнес-компаний.

Министр отметил необходимость охватить мониторингом разные типы экосистем и ландшафтов. Для этого российские исследователи используют три метода измерений потоков парниковых газов  — наземные измерения, использование беспилотных летательных аппаратов и дистанционное зондирование земли. В совокупности все методы дают наиболее объективную оценку углеродного баланса, что способствует международному признанию полученных данных.

Доктор физико-математических наук, руководитель лаборатории в Институте океанологии им П.П. Ширшова РАН, член Экспертного совета по карбоновым полигонам Сергей Гулев заметил, что задачей программы является в том числе выделение наиболее репрезентативных ландшафтов и биомов для дальнейшего развития мониторинга.

Глава Минобрнауки России Валерий Фальков обратил внимание на то, что карбоновые полигоны помогут подготовить кадры для работы в сфере климата и экологии.

«Необходимо сформировать учебные планы и определить набор компетенций для специалистов, а также повысить квалификацию преподавателей. Кроме того, будут созданы новые магистерские программы. Мы рассматриваем полигоны еще и как площадки для просветительской деятельности, где студенты вне зависимости от направления подготовки и школьники смогут побывать и вживую узнать, что такое изменение климата и как это связано с местными ландшафтами», — акцентировал Министр.

Председатель Российского экологического общества Рашид Исмаилов также отметил значимость развития науки и образования в области экологии.

«Без научного сопровождения, новых образовательных программ и компетенций, кадрового обеспечения реализовывать климатическую политику практически невозможно. Все, что связано с экологией, так или иначе касается и научного сопровождения этих процессов», — пояснил эксперт.

Подводя итоги встречи, участники подчеркнули, что, несмотря на завершение Года науки и технологий, набранный темп развития климатической повестки в России должен сохраниться.

 

Ссылка: https://minobrnauki.gov.ru/press-center/news/?ELEMENT_ID=44822